– Ты понимаешь, что я ничего о тебе не знаю? – спросил он обвиняющим тоном. – Проклятье, совсем ничего. То ты со мной сама деловитость, то сама теплота, ну а с другими так вообще просто чудо.
– С другими? С кем это? – оскорбилась Сабби.
– С Сарками, с Ладлоу.
– С Ладлоу! Боже, да он был мне как родной. Как дед. Они с Сарой пригрели меня, когда я не знала, куда мне податься. А Сарками?! Ты ведь видел его. Он самый мудрый и самый честный даже в своих помыслах человек, какие когда-либо появлялись на свет. Он отдаст все, даже жизнь, за то, что ему представляется справедливым. Я знаю не очень-то много людей, схожих с ним. Сомневаюсь, что и ты знаешь многих. Что ты вообразил? – спросила она, помолчав. – Что мы с ним любовники? Что я предпочитаю мужчин постарше?
Гил внезапно осознал всю неуместность своей дурацкой ревности. Что он мог сказать? Что длительное воздержание малость завело ему ум за разум? Что он совсем одурел, пожелав узнать ее чуть получше, прежде чем кинуться на нее?
Он потряс головой, раздраженный тем, что у него совершенно нет слов, чтобы поправить неловкую ситуацию и притом не выглядеть полным ослом.
Слова пришли, но не те. Не успели они сорваться с его языка, как он уже понял, что их неправильно истолкуют… как и взятый им тон.
– Ты никогда и ничем со мной не делишься, – произнес он брюзгливо. – Ты то горячая, то холодная. То у тебя на уме лишь дело, то ты вдруг предлагаешь заняться любовью. Я чувствую себя сбитым с толку.
– Чего же ты хочешь? Одну из простушек, которые думают, что занудное перечисление всех тех несправедливостей, которым они когда-то подверглись, является подходящей прелюдией к сексу?
Сабби была права. Сам факт, что ей вообще не присуще стремление с бухты-барахты выкладывать всю подноготную о себе, уже нес в себе немалую ценность. Однако ведь нужно придерживаться какой-то золотой середины, а не упрятываться в бронированный панцирь.
– Послушай, – заговорил он опять, – когда, например, ты упоминаешь о пережитом тобой изнасиловании, то ведешь себя так, словно это…
– Об изнасиловании? – скептически спросила она. Ее лицо запылало от гнева. – Вот, значит, чего тебе хочется? Чтобы я рассказала, каково это, когда тебя берут силой? Да? Ты считаешь, что это весьма сексуально? Хорошо, я расскажу. Представь себе нож у своего горла и четверых мужчин, терзающих тебя по очереди и хохочущих над твоими мучениями. Представь перерезанное горло твоей лучшей подруги, поскольку она защищалась, представь, как на нее взгромождаются, хотя из нее уже вытекла последняя кровь. Представь себе теплую струю мочи на своем лице, потому что твои насильники еще не пресытились.
Гил уставился на нее, не в силах двинуться или сказать хоть слово. Этим образам суждено теперь было век пылать у него в голове, а самого его жег стыд за свое идиотское высокомерие.
Сабби слепо смотрела в его лицо, очевидно пытаясь вновь взять под контроль свои чувства. Раньше ей это хорошо удавалось, удалось и сейчас. Взгляд ее стал осмысленным, и она вдруг кивнула, почти незаметно, словно бы соглашаясь с внутренним голосом, который подсказывал, что рядом с ней тот, кому можно довериться, кто поймет ее боль.
Было и еще кое-что, объяснила она. Второе, моральное изнасилование. Гораздо более изощренное и жестокое. Оно было совершено теми, с кем она вместе жила и сражалась. Политическая ситуация того времени, как оказалось, неофициально предписывала воздерживаться от огласки «происшествий» подобного рода. Старшие офицеры Алефа решили спустить на тормозах расследование столь сенсационного преступления, способного дискредитировать весь отряд спецназа.
– Мне было сказано, что, к сожалению, обстановка для разбирательства подобного «казуса» менее чем подходящая. Менее чем подходящая, – повторила она. – Бюджет Алефа подвергался детальной проверке, а общественность в который раз поднимала вопрос, стоит ли привлекать женщин к опасной работе. Короче, военный совет пришел к выводу, что чем меньше шума, тем лучше.
– Но то, что произошло с тобой, не имело никакого отношения к военным вопросам, – удивился Гил.
Это никого не волновало, сказала она.
– Они не хотели проблем. Я была проблемой. Алана была проблемой поменьше. Ибо была мертва. Я требовала правосудия для нас обеих, и они сделали все, что могли, чтобы заткнуть мне рот.
Сабби настояла на разбирательстве. Алеф вынужден был согласиться. Ее боевые товарищи, как рядовые, так и офицеры, присутствовали на нем. Но те из них, что владели фактами, доказывавшими ее правоту, вдруг принялись обвинять ее в беспорядочных половых связях и в отсутствии здравомыслия. Подруги, с которыми она воевала бок о бок и за которых готова была отдать жизнь, приписывали ей неуравновешенность и безнравственность. Друзья, которые некогда тщетно жаждали пригласить ее на свидание, свидетельствовали, что она проблемная молодая особа, регулярно занимающаяся экстремальным сексом с многочисленными партнерами.
Записи в ее личном деле также подвергли сомнению. Незначительные порицания, о некоторых она вообще не могла вспомнить, непомерно раздувались, а поощрения умалялись, подрывая доверие к разумности и ответственности их получательницы.
– Любого можно изобразить так, как кому-то требуется, – подытожила Сабби, пожимая плечами. – Осталось нерасследованным то, что касалось смерти Аланы, – продолжила она. – Отдельное слушание по этому поводу было назначено на следующую неделю. Позднее оно было отменено, разумеется, по просьбе родителей Аланы. В конце концов я сделала то, что должна была сделать.
Сабби отказалась от почетного увольнения, которое предложил Алеф. Без каких-либо объяснений она подала в отставку и занялась поисками людей, которые отняли у нее все, кроме жизни, и жизнь у Аланы. Воспользовавшись опытом, о котором Гил боялся и думать, Сабби вытянула из первого насильника имена остальных.
– И если бы не Сарками, – сказала Сабби, – я бы продолжила убивать их одного за другим в надежде воздать им за то, чему нет достойной кары.
Гил удивленно выпрямился.
– Сарками? Проклятье, он-то что мог?
– Все, – ответила она.
Не успела она выпустить в голову своего истязателя последнюю пулю, как неожиданно появился сириец.
– Я направила на него оружие, – продолжала Сабби свою исповедь, – хотя и не хотела его убивать. Он ведь ничего мне не сделал, – пояснила она. – Прикончить кого-то за надругательство над тобой и над твоей уже мертвой и ни в чем не повинной подругой – это одно. Убить же случайного свидетеля твоей мести – совершенно другое. Так мы и стояли, лицом к лицу… с мертвецом у моих ног. Не знаю, чего я от него ожидала. Что он ужаснется. Или испугается, по крайней мере.
Ни того ни другого. Вместо этого Сарками совершенно спокойно спросил, как она собирается избавиться от тела и нельзя ли достойно предать его земле? Или соблюсти другой похоронный обряд? Этими словами, объяснила Сабби, он сделал акт возмездия завершившимся и превратил жертву в человеческое существо.
Она рассказала Сарками свою историю. С начала и до конца. Почти так же, как только что Гилу, сочла она нужным добавить.
– Затем он сделал совершенно немыслимое, – сказала Сабби. – Он спросил меня, чем он может помочь.
Своим предложением Сарками вернул Сабби жизнь. Она больше не была животным, защищающим себя в этом мире, где все стремятся заживо его уничтожить. Она опять стала человеком, способным вызвать сочувствие у другого человека. И сострадание.
Она сказала все, что должна была сказать, и теперь ждала, что ей ответят. Гил отчаянно пытался отыскать хоть какие-то слова, отличные от обычных слов утешения.
В итоге он прошептал только одну фразу, очень простую, но которая шла от самого сердца.
– Мне жаль, что тебе довелось пройти через это, – сказал он.
Сабби взглянула на него с сомнением, но кривая усмешка понемногу сходила с ее лица. И вдруг все исчезло. Барьер между ними. Ее гнев. Отчуждение. Страшная боль. И даже то, что Гил считал в ней
