Хроника одного скандала

— Ой, только вот этого не надо. Я тоже женские журналы читала, Барбара, и на тесты отвечала — «Секс или любовь?», «Не путайте оргазм с любовью». Все я знаю, Барбара, и говорю вам — чушь все это. Понятия не имею, что это вообще значит. В смысле — кто доказал разницу? И разве она не индивидуальна для каждого? Так что давайте сойдемся на том, что к Стивену я испытываю что-то очень мощное.

— Более мощное, чем чувство к Ричарду? К вашей семье? — Я сорвалась на крик.

— Да! — во все горло выкрикнула Шеба. — Нет! То есть… вообще-то… да. Да!

Какое-то время мы сидели молча, переваривая это признание.

— Во всяком случае, такое же, — тихо добавила Шеба. — На данный момент — такое же. И конечно, нас тянет друг к другу физически. А общего… нет у нас ничего «общего». Откуда? Ему ведь шестнадцать, Барбара! Общего у настолько мы сами. Разве этого мало? В конце концов, мне за него не замуж выходить.

— Неужели? И на том спасибо. Хоть капля здравомыслия осталась… А вам не приходило в голову, что парень бахвалится своей победой перед приятелями?

— Приходило. Он этого не делает.

— Да как вы можете быть уверены?

Шеба пожала плечами:

— А я не всегда и уверена. Хотя, как правило, не сомневаюсь. Сложно объяснить. В некотором роде я доверяю ему больше, чем кому-либо другому. В нем чувствуется такая сила… и при этом он так чудовищно беззащитен… Мне невыносима — в буквальном смысле невыносима — мысль о его боли. Любой боли! У меня слезы на глазах закипают, стоит только представить, что ему плохо. Думаю, то, что зовется материнским инстинктом, Стивен пробуждает во мне сильнее, чем даже Полли.

— Шеба!..

— Мое поведение непростительно, Барбара. Но я должна… Я этого хочу!

— Хотите разоблачения? Этого вы хотите? Опасность влечет?

— Нет! — Шеба в ярости захрустела сплетенными пальцами. — Нет. Не могу сказать, почему я это делаю. Именно. Не могу сказать. Не знаю. Разве я одна такая? Разве не в том и особенность подобных чувств, что их невозможно обуздать? Должны же оставаться какие-то тайны — я имею в виду тайны в поведении людей, — которые не поддаются разумению.

Час или около того спустя, когда я собралась уходить, Шеба тепло обняла меня в дверях, и мы условились продолжить разговор завтра. В тот момент дружелюбие мне не изменило, но едва я оказалась в машине, гнев стал просачиваться наружу, точно кислота из аккумулятора. Я была взбешена не только ужасающим безрассудством поступков Шебы, той убогой ситуацией, в которую она сама себя втянула, но и ее безмерным, походя обнаружившимся двуличием. Речь между нами шла о том, что Шеба предает Ричарда, детей, даже сослуживцев, если на то пошло… а о том, что она предает меня, не было сказано ни слова. Ей не пришло в голову извиниться передо мной. Да значила ли для нее наша дружба хоть что-нибудь? Или же с самого начала эта дружба служила лишь прикрытием — способом отвлечь коллег, не дать им учуять смрад настоящего скандала? Много месяцев подряд я воображала, что мы воистину близки, а она все это время выставляла меня на посмешище.

Затормозив у перекрестка на Хайгейт-Хилл, я увидела круглые от изумления глаза девочки, которая таращилась на меня сквозь стекло впереди стоявшей машины. Только тогда я поняла, что уже с минуту как исступленно молочу кулаком по рулю — ладонь чуть повыше запястья побагровела от ударов.

У себя в гостиной, за чаем с рулетом и сигаретами без счета, я обдумывала откровения этого вечера. В течение первого часа твердила себе, что завтра же отправлюсь к Пабблему и все выложу. Моральное благополучие Конноли меня не сильно тревожило. Я считала — и остаюсь при этом мнении, — что мальчишка способен за себя постоять. Мое желание поставить в известность Пабблема подогревалось исключительно гневом.

Однако время шло, и вместе с сигаретным дымом улетучивалась и моя ярость. Не стану я… разумеется, не стану докладывать Пабблему. Слов нет, Шеба вела себя по отношению ко мне отвратительно. Но она ведь не хотела причинить мне боль. Совершенно очевидно, что она с самого начала намеревалась со мной поделиться. У нее просто-напросто не все в порядке с головой. Господи, да она же пошла на сексуальную связь с ребенком — о каком здравом рассудке может идти речь?

Ложиться я собралась после двух ночи. Из зеркала в ванной на меня смотрело зеленое от усталости лицо. Шеба — моя подруга, сообщила я своему отражению. Сейчас я нужна ей как никогда. Устроившись на краю ванны, Порция, по обыкновению, высокомерно наблюдала за моим туалетом. Я почистила зубы, умылась, наложила ночной крем. Кто ей поможет, если не я? В спальне я надела ночную рубашку, убрала с кровати декоративные подушки. На заднем дворе подвывал хозяйский пес; откуда-то с улицы неслись пьяные выкрики молодежи. Порция прошествовала в спальню вслед за мной и теперь вилась вокруг моих ног. Я сложила покрывало и забралась в постель. Ну же, встряхнись. Настоящей дружбе любые бури нипочем. Порция запрыгнула на кровать и потопталась немного, подбирая спальное место на свой вкус. В конце концов тяжело — и жарко — улеглась мне на ноги. Я завела будильник и выключила свет. В просвет между шторами заглянула луна и эффектно, будто фонариком, осветила Порцию. «Шеба contra mundum»[18], — объявила я в ночной тиши комнаты.

Глава двенадцатая

Наступила Пасха, и мы с Шебой отправились на побережье, чтобы пару дней провести у моей сестры. Обычно в это время года дом Хартов был полон народу; Шеба запекала громадный окорок, а в саду устраивались пасхальные забавы. По понятным причинам в этом году подобные развлечения исключались, и Ричард решил повезти детей к друзьям в Шропшир. Узнав, что не сможет отпраздновать Пасху с сыном, Шеба впала в отчаяние. Ради подруги я сделала попытку переубедить Ричарда, но мстительность в очередной раз взяла над ним верх, и он наотрез отказался пересматривать планы. Шеба совсем сникла. Долгие часы она проводила взаперти в своей комнате, работая над скульптурой, и в отчаянном стремлении поднять ее дух и развлечь я решилась на совместную поездку в Истбурн.

Чтобы получить согласие Марджори, потребовались некоторые усилия. Они с Дейвом не привыкли принимать у себя скандальных знаменитостей. Во время нашего первого телефонного разговора сестра пообещала «обратиться за советом к Господу», ибо без Его помощи не может дать ответ. Я приуныла, не слишком надеясь на удачу. Однако Марджори поговорила с пастором общины Десом, и тот благословил наш с Шебой приезд — из тех соображений, что Господь будет рад руке помощи, которую Марджори протянет грешнице. В вечер нашего появления Марджори поймала меня в коридоре и пылко заверила, что «Иисус счастлив видеть Шебу в этом доме».

Нас с Марджори воспитали в вере англиканской церкви, но ни отец, ни мать особенной набожностью не отличались, так что природа религиозного гена моей сестры — настоящая загадка. Марджори еще не было двадцати, когда Рэй, парень, с которым она в то время встречалась, познакомил ее с адвентистами Седьмого дня. Сам Рэй в конце концов стал нефтяником и отбыл в Саудовскую Аравию, а Марджори так и прибилась к адвентистам. Преемником Рэя стал Дейв, один из членов общины. Марджори с Дейвом женаты почти тридцать лет, и вся их жизнь связана с церковью. Каждая комната в доме ломится от религиозных безделушек. Здесь собрали приличную, минимум из двух десятков штук, коллекцию гипсовых скульптурок Христа (блаженно улыбающийся младенец Иисус в гипсовых пеленках; Иисус — мачо с мощными бицепсами, крушащий лотки торгующих в Храме; мрачно задумчивый Иисус лет за тридцать в Гефсиманских садах и т. д.). Над комодом в супружеской спальне висит очаровательно скверная копия «Последней вечери», где слегка воспарившие апостолы щеголяют прическами а-ля мадам Помпадур. А в гостиной, куда устроили нас с Шебой, добрую часть стены занимает громадный, четыре фута на шесть, постер с изображением гавани в лучах заходящего солнца. Цитата из Матфея внизу плаката гласит: И говорит им: идите за