– Ты трахаешь маму? Ты сказал, можно спрашивать обо всем, – поспешно, умоляюще прибавляет он, увидав, что я раскрыл рот от изумления.
– Можно, – отвечаю я. – Да, бывает.
– А почему?
– Это приятно, вот почему. Это своего рода развлечение. А ты знаешь, что это значит?
Он неуверенно качает головой.
– Ничего, что я спрашиваю?
– Что спросил, занимаюсь ли я этим, ничего. А вот что это такое, пожалуй, спроси лучше кого-нибудь еще. И лучше, пожалуй, называть это другим словом.
– А я не знаю другого слова. Повалить?
– Это почти то же самое. Можешь говорить любое слово. Правда, в разговоре со мной это странновато. Но ничего, говори. По-моему, ничего страшного.
– Ты на меня злишься?
– Нет. Что ты все спрашиваешь? Ты разве не понимаешь, когда я злюсь, а когда нет?
– Не всегда понимаю.
– Я же вроде так часто кричу.
– Не всегда. Иногда ты совсем не разговариваешь. Или разговариваешь сам с собой.
– Не разговариваю я сам с собой.
– Ты кусаешь ногти и никого нас даже не слушаешь.
– Вот как? А почему ты думаешь, что я в этих случаях я злюсь?
– Мы тогда все боимся.
– Это еще не значит, что я злюсь. Иногда мне просто невесело. Или я задумался. Может же так быть, что мне невесело, верно?
– А мама рассердится, если я ее спрошу?
– О чем?
– Что ты ее трахаешь.
– Разве что из-за самого слова. А может, и нет. Только не спрашивай при ком-нибудь.
– Лучше я не буду.
– Ты уже спросил меня. И я ответил. Если станешь спрашивать ее, значит, уже не потому, что хочешь узнать, верно? Просто хочешь посмотреть, рассердится ли она.
– Это ничего? Что я тебя спросил?
– Ты уже трижды спрашивал об этом. Я не сержусь. Ты бы хотел, чтоб я рассердился?
– Я думал, ты рассердишься. У других ребят отцы наверняка бы рассердились.
– Может, и мне следовало бы рассердиться. Я лучше других отцов. Ты поэтому столько раз меня спрашиваешь? Хочешь меня рассердить?
Он решительно мотает головой.
– Нет. Не люблю, когда ты сердишься. Вот сейчас я вижу. Уже начинаешь сердиться, верно?
– Я тоже не люблю. И сейчас не сержусь.
– Говоришь с чувством? – вспоминает он.
– Говорю с чувством, – подтверждаю я.
– Не нравится мне Дерек, – без всякого перехода заявляет он. Лицо у него становится беспокойное, обиженное.
– Не годится так говорить, – мягко наставляю я. – И думать так не годится.
– А тебе он нравится?
– Не годится об этом спрашивать.
– Ты ж только что сказал, мне можно спрашивать, о чем захочу. А про это я тоже всегда думаю.
– Да. Спрашивать можно. Хорошо, что ты сказал так и что спросил меня. И хорошо, что я так тебе ответил. Это правильно и для тебя, и для меня. Тебе понятно? Надеюсь, это не слишком сложно, разберешься. Я не увиливаю от вопроса.
– Так что же, годится мне так говорить или не годится? Я не знаю.
– Не знаю, – покорно повторяю я. – Я и сам не уверен, что мне нравится Дерек, вернее, его состояние, то, какой он есть, а может, даже и он сам. Не уверен. Но все мы часто вынуждены мириться с тем, что нам не нравится. Вот и я тоже. С моей работой. Не знаю я покуда, как быть с Дереком. И никто мне тут не поможет.
– Я из-за него стесняюсь.
– И я.
– Мне стыдно звать к нам моих товарищей. Еще станут надо мной смеяться.
– Нам тоже. Но мы стараемся не стыдиться. Нам не должно быть стыдно. И ты постарайся не стыдиться. Это ведь не наша вина, совсем не наша, вот мы и делаем вид, что нам не стыдно. О чем еще ты хочешь спросить?
– Про деньги.
– Что именно?
– Ты ведь хочешь, чтоб я говорил тебе все, что думаю, да?
– Ты про свои карманные?
– У нас есть деньги?
– Чего ты хочешь?
– Не в том дело.
– А в чем?
– Ты мне покупаешь все, что я хочу.
– Пока.
– У нас очень много денег?
– Смотря как считать. Мы не миллионеры.
– Но нам хватает?
– Смотря как считать.
– Так нехорошо, – с упреком говорит он. – Ты шутишь. А я серьезно.
– Хватает, чтобы еще и отдавать? – по-прежнему шутливо говорю я, поддразнивая его.
– Ты и сам отдаешь деньги, – возражает он, защищаясь.
– На борьбу против рака и всякого такого. Не просто кому попало. Не каким-то ребятишкам. Я не швыряю деньги, словно они жгут мне руки, не отдаю их ребятишкам, которых даже толком не знаю.
– И против лейкемии? – спрашивает он.
– Так и знал, что ты спросишь. Хочешь, чтоб я дал?
Он пожимает плечами, почти равнодушно.
– Наверно, хорошо бы. Только не те, которые на рак.
Так и знал, что только скажу тебе про лейкемию, и ты станешь тревожиться. Зря я сказал.
– Вовсе я не тревожусь. Я еще даже не знаю, что это такое.
– А разве из-за того, чего ты не знаешь, ты не тревожишься?
– Из-за чего, например?
– Зачем же я стану тебе говорить, если ты сам не знаешь?
– Теперь я стану тревожиться. Стану теперь тревожиться, о чем это еще надо будет тревожиться, – прибавляет он с хмурым смешком.
– Очень многие как раз из-за этого и тревожатся.
– Тебе не нравится, что я раздаю деньги, – замечает он. – Ты сердишься, да?
– Ты потому их и раздаешь?
– А вот не скажу.
– А вот изволь этого не делать.
– Чего-о?
– Получишь по заднице, – весело предупреждаю я.
Я рад, что мы так свободно разговариваем друг с другом. (Я наслаждаюсь минутами, когда ему как будто хорошо со мной.)
