читатель, что о таких вещах не всегда пишут в книжках, но они тем не менее происходят, и подумать только, какое значение они имеют для нас с тобой на литературной ниве. Если же ты вдруг решишь, что эта часть повести не так хороша, как могла бы быть, то вспомни, читатель: подобное случается каждый божий день во всем мире. Стоит ли добавлять, читатель, что я питаю к мистеру Фицджеральду глубочайшее почтение, и пусть только кто попробует его задеть, я первый стану на его защиту. В том числе и против тебя, читатель, хоть и неприятно говорить тебе это прямо в глаза — ведь я рискую порвать дружбу, которая установилась между тобой и мной.
Когда я перечитал эту главу, читатель, она показалась мне не такой уж и плохой. Может, и ты с этим согласишься. Надеюсь, что да. И если, читатель, она тебе нравится, а также и остальная часть книжки, то почему бы тебе не рассказать о ней своим знакомым и не убедить их купить ее, как это сделал ты? Я получаю всего 20 центов с каждого проданного экземпляра, и, хоть в наши дни 20 центов — чистый мизер, все же если продать двести или триста тысяч экземпляров, то набежит немалая деньга. А — опять же — они будут проданы, если книжка понравится каждому, как нам с тобой, читатель. Я не шутил, когда говорил, что с удовольствием прочту все, что ты ни напишешь. Это не пустые слова. Приноси мне то, что ты напишешь, и мы вместе пройдемся по тексту. Если хочешь, я перепишу для тебя отдельные места. Однако я весьма далек от мысли о каких бы то ни было критических наскоках. Если тебе что-нибудь не понравится в этой книжке, пиши прямо на дом Джонатану Кейпу. Он изменит то, что тебе не понравится. Или, если хочешь, я сам сделаю необходимые изменения. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, читатель. И ты же не расстроился и не сердишься на меня за то, что я сказал о Скотте Фицджеральде, правда же? Надеюсь, что нет. А сейчас сажусь писать следующую главу. Мистер Фицджеральд уже ушел, а мистер Дос Пассос уехал в Англию, так что, думаю, глава получится первоклассная, это можно утверждать с уверенностью. Во всяком случае, написать лучше, чем она получится, я уже не в состоянии. Мы же оба знаем, насколько хорошей она может быть, если посмотреть издательские анонсы, не так ли, читатель?
В закусочной. Теперь все они в закусочной. Одни не видят других. Каждый сосредоточен на самом себе. Краснокожие мужчины думают о краснокожих мужчинах. Белые мужчины, в свою очередь, думают о белых мужчинах или о белых женщинах. Краснокожих женщин здесь нет. Может, их вообще больше нет, этих индианок? Куда они только подевались? Неужели в Америке перевелись индианки? И вдруг дверь неслышно отворяется и в закусочную входит индианка. Из одежды на ней только стоптанные мокасины. За спиной висит грудной ребенок. Рядом — лайка.
— Не смотрите! — крикнул коммивояжер женщинам у стойки.
— Эй! А ну вышвырните ее отсюда! — рявкнул хозяин закусочной.
Повар-негр грубо вытолкал индианку за дверь. Все услышали, как она бухнулась в снег. Ее собака залаяла.
— О боже! К чему бы все это могло привести! — Скриппс О'Нил вытер лоб салфеткой.
Индейцы наблюдали за всем этим с невозмутимыми лицами. Йоги Джонсон словно к месту прирос. Официантки позаслоняли лица салфетками или тем, что оказалось под рукой. Миссис Скриппс прикрыла глаза американским «Меркурием». Скриппс О'Нил был так потрясен, что чуть не сомлел. Когда индианка вошла в закусочную, в душе его взметнулась какая-то волна, какое-то невыразимое первобытное чувство.
— Интересно, откуда она взялась, эта индианка? — спросил коммивояжер.
— Это моя скво, — ответил низенький индеец.
— Господи, человече! Неужели вы не можете хоть как-нибудь ее одеть? — выдавил из себя Скриппс О'Нил. В голосе его прозвучала нотка ужаса.
— Она не любит одежды, — пояснил низенький индеец. — Это лесная скво.
Йоги Джонсон не слушал. Что-то в нем словно воскресло. Что-то словно прорвалось, когда вошла эта индианка. Им завладело новое чувство. Чувство, которое он считал утраченным. Утраченным навсегда. Утраченным. Ушедшим безвозвратно. Теперь он спокоен: это была ошибка. Теперь у него все в порядке. И обнаружилось все благодаря чистейшей случайности. А что бы он мог подумать, если бы в закусочную не вошла эта индианка? Какие черные мысли терзали его душу! Он уже был на грани самоубийства. Самоуничтожения. Убийства самого себя. Прямо тут, в закусочной. Какая была бы фатальная ошибка! Он понял это только сейчас. Как глупо он мог загубить свою жизнь! Самоубийство. Пусть теперь идет весна. Пускай идет. Только бы скорей. Пусть настает весна. Он готов к ней.
— Послушайте, — сказал он лесовикам. — Я хочу рассказать вам об одной истории, которая приключилась со мной в Париже.
Индейцы склонились к нему.
— Белый вождь взял слово, — заметил высокий индеец.
— Я думал, какая все же удивительная история приключилась со мной в Париже, — начал Йоги. — Вы, индейцы, знаете Париж? Вот и хорошо. А оказалось, что это была самая мерзкая штука в моей жизни.
Индейцы что-то пробормотали. Они знали свой, другой Париж.
— Это произошло в первый день моего отпуска. Я шел себе по бульвару Малерб. Мимо проехала какая-то машина, и из нее высунулась красивая женщина. Она окликнула меня, я подошел. Она привезла меня в какой-то дом, вернее, особняк, где-то на окраине города, и там со мной случилось нечто удивительное. Потом кто-то вывел меня через другую дверь, не через ту, в которую я входил. На прощанье красавица сказала мне, что никогда больше меня не увидит, что ей просто нельзя со мной встречаться. Я попытался заприметить номер особняка, но там их, таких, был целый квартал, и все похожи друг на дружку. С того дня и до самого конца отпуска я надеялся увидеть свою прекрасную даму. Однажды в театре мне показалось, будто я увидел ее. Но это была не она. В другой раз мне почудилось, что ее лицо промелькнуло в проезжавшем мимо такси. Я вскочил в другую машину и понесся следом, но ее такси куда-то исчезло. Я был в отчаянии. И вот в предпоследний вечер отпуска я так отчаялся и отупел, что прибег к услугам одного из тех гидов, что гарантируют тебе показ всего Парижа. Мы посетили с ним разные места. «И это все?» — спросил я гида. «Есть еще одно местечко, да стоит дорого», — сказал гид. Наконец мы столковались о цене, и он повел меня. Это был старый особняк. Следовало стать к стене и смотреть в щелку. Вдоль всей стены стояли люди и тоже смотрели — каждый в свою. Среди зрителей можно было увидеть людей в военной форме всех союзных армий и множество красивых южноамериканцев в вечерних костюмах. Я тоже давай смотреть. Сначала я не заметил ничего особенного. Потом в комнату вошла красивая женщина с молодым британским офицером. Она сняла шубу и шляпку и бросила их на стул. Офицер стал снимать портупею. И тут я узнал женщину. Это была та самая дама, с которой мне довелось пережить нечто удивительное. — Йоги Джонсон посмотрел на свою опустевшую тарелку со следами бобов. — С тех пор, — продолжал он, — мне больше никогда не хотелось женщины. Выразить даже не могу, как я страдал. А ведь я страдал, ребята, страдал. Я винил в этом войну. Винил Францию. Приписывал это упадку морали вообще. Винил молодое поколение. Винил всех и вся. И вот я исцелился. Вот вам пять долларов, ребята. — Его глаза блестели. — Возьмите себе еще поесть. Съездите куда-нибудь. Сегодня самый счастливый день в моей жизни.
Он встал со стула, порывисто подал руку одному индейцу, похлопал по плечу другого, распахнул дверь закусочной и шагнул в ночь.
Индейцы переглянулись.
— Белый вождь — исключительно приятный парень, — заметил большой индеец.
— Как ты думаешь, был он на войне? — спросил маленький.
— Кто его знает! — ответил высокий.
— Белый вождь сказал, что купит мне новую руку, — пробормотал низенький.
— Возможно, ты получишь даже больше, — сказал высокий.
— Как знать.
Они снова принялись за еду.
А на другом конце стойки наступал конец супружеской жизни.
Скриппс О'Нил и его жена сидели рядом. Теперь миссис Скриппс знала: ей его не удержать. Все ее старания пошли прахом. Она потерпела поражение. Она знала, что проиграет. Теперь уже его не удержать. А Мэнди опять говорит. Говорит. Говорит. Только и знает, что говорит. Именно этот нескончаемый поток литературных сплетен подводил сейчас к концу ее, Дианы, замужество. Не может она его удержать. Он
