– О, эта банда… Тут все было довольно просто. Полицейскому, да еще такого ранга, как Стайн, ничего не стоит поинтересоваться, у кого из только что приехавших в страну китайцев возникли проблемы с Мау Ва Кун. Места, где задают вопросы. Иммиграции. Там, как ни странно, довольно четко видят, какого рода людей лучше не впускать. Вопросы они задавать и правда умеют. Далее Стайну оставалось помочь таким людям все-таки въехать в страну. Сделать им фальшивые документы, что-то в таком роде – и дальше держать их на крючке. Это не армия убийц – суть дела сначала была иной. На рикшах очень удобно развозить контрабандный опиум. Ну, а пул-леры очень быстро должны были сообразить, что заняты чем-то незаконным. И что крючок увязает все глубже. И когда оказалось, что, ко всему, надо еще и убить кого-то – ну, это вряд ли стало большой неожиданностью. Банда, кстати, была организована очень грамотно.
Улик против Стайна – никаких. Он нашел тут человека, погибающего от того же самого опиума, дал ему кредит или просто записал на него двадцать рикш – ведь все эти повозки имеют регистрационный номер и вдобавок зарегистрированного владельца. Видимо, для самого этого человека такая сделка выглядела как протянутая белым собратом рука помощи. А теперь представьте себе – китайскую банду или одного из нее арестовывают за незаконную торговлю опиумом. Так ведь владелец рикш – опиумоман, да еще и человек, лет десять проведший в Китае, говорящий на всех его мыслимых диалектах. Вот вам и злодей. Что бы этот злодей ни рассказывал. Ну, и вообще, представьте эту картину: кто угодно, тем более – индиец-инспектор, пытается обвинить своего начальника-англичанина на основании показаний какого-то там опиумомана.
– А палочки? – напомнил неумолимый Джеральд.
– Эту занятную историю века этак из восемнадцатого мог рассказать Стайну тот самый несчастный, которой про китайцев знает все. А я узнала ее из одной старой книги… Кстати, надо сделать так, чтобы Тамби оставил этого несчастного в покое. Его надо лечить, а не арестовывать. Но тут я сама смогу этого от него добиться, как мне кажется. Теперь, после самоубийства Стайна, все это будет просто. Я успела. Торопиться мне надо было не столько к вашему приезду, господа, сколько для того, чтобы не давать Стайну никакого отдыха, показывать, что события опережают все, что он мог бы задумать, а тут еще Элистер, который так и остается недоступным, Тамби, как неприступная крепость. Ну, и я. В общем, много свидетелей так и не удается ликвидировать. Что остается?
– Вы решили не давать Стайну отдыха? Вы сильно рисковали, – констатировал Эшенден.
– Я рисковала бы больше, если бы дала время Стайну все обдумать и начать действовать спокойно, – возразила я. – Он ведь мог бы, для выявления Элистера, ну – захватить меня, начать допрашивать, да что угодно. Добраться и до Тамби. Я только сейчас понимаю, как мне должно было быть страшно.
– А как вы его провоцировали – через объявления в газете? – весело поинтересовался Джеральд.
– Именно так, – подтвердила я (Эшенден, довольный, улыбнулся). – Не объявления, а статьи. Одной хватило. Ну, что еще… Что меня поразило, когда я, несчастный любитель, пыталась все это распутать, – сколько народу знало или о какой-то части истории, или обо всем сразу. В нашем городе не то чтобы все всё знают, а это как… письменный стол с ящичками (тут я показала подбородком на сооружение, стоявшее за спиной Эшендена, от меня прямо и чуть вправо, в углу). В одном ящике лежит какая-то информация, но от соседнего ящика его отделяет глухая стенка. И снаружи тоже ничего не видно.
– И что, много народа знало, что высокий чин полиции, англичанин, наладил поставки контрабандного опиума? – поинтересовался Эшенден.
– Такое ощущение, что китайцы знали все до единого. Триады знали, потому что подозрение падало на них, а ведь триады относятся к опиуму с ненавистью. Китайцы с Нортхэм-роуд, похоже, тоже догадывались. Ведь это их доходы подрывались контрабандой. Тамби знал почти все. Но, к счастью для вас, заговор калькуттцев против Ганди не был известен никому. Ну, а теперь, с самоубийством Стайна…
– А стоит ли нас учить заметать пыль под ковер, – заметил Эшенден. – Мы это умеем и сами кого угодно научим. И, поскольку вы уже третий раз употребили это слово – «самоубийство»… Ну, допустим, Лайонелл Стайн понял, что проиграл, – и зачем ему было снимать комнату в гостинице, раздеваться там почти догола, ложиться на кровать и стрелять в себя левой рукой через подушку?
Повисло молчание. Я застыла, уставившись на сверкающие носки его туфель. Подняла пальцы к вискам, чувствуя, что не остановлю этим наползающую на лицо багровую краску.
– Предположим, – сказала я наконец, так же глядя вниз, – что вы узнаете, что некая женщина защищала свою жизнь и жизнь любимого человека и ей пришлось…
Я подняла глаза и запнулась. Казалось, колесо Мандалы сделало полный круг – я снова входила с робостью и надеждой в эту комнату и замирала, увидев человека с неподвижным взглядом.
Но сейчас в его взгляде было лишь искреннее любопытство. Наконец, он выпустил в потолок сладкий клуб дыма моей сигары.
И произнес приговор, следя за этим дымом, слоившимся под потолком:
– Эта женщина, скажу я вам, избавила колониальную службу Его величества от массы проблем, взяв на себя то, что господин Стайн действительно должен был сделать сам. Ее можно лишь поблагодарить. Я знал минимум трех женщин, которые убивали своих мужей или возлюбленных самым беспощадным образом из-за денег, похоти или ненависти и смотрели потом в глаза окружающим, которые знали все – но ничего с этой дамой не могли сделать. Кстати, мои малайские рассказы – в том числе те, где все эти истории беззастенчиво приводятся – очень и очень неплохо продаются у вас в городе, и вам стоит только открыть книгу. Женщины, знаете ли… А тут совсем другой случай. Но на будущее я посоветовал бы этой женщине не путать правую руку своей жертвы с левой. А вместо подушки, если уж вам так надо стрелять тихо, пользоваться каким-нибудь предметом одежды, который можно, не вызывая ничьего удивления, превратить потом в аккуратный сверток и вынести из отеля. Понятно, что с подушкой в руке вы из него выходить не захотели, да еще с такой, которая роняет по всей улице перья из проделанной дырки.
ФАДУ «АМАЛИЯ»
В абсолютной тишине раздалось робкое поскрипывание ножек стула по полу. Джеральд, с прижатым к губам пальцем, встал, изогнувшись крючком, на цыпочках пошел куда-то в глубину комнаты, к белому облаку москитной сетки. Оттуда оглянулся и, не разгибаясь и не отнимая пальца от губ, замер, выпучив глаза и изображая ужас.
Мы с Эшенденом, остававшиеся на стульях, тихо засмеялись.
– А теперь исключительно ради любопытства, – перевела дыхание я. – Когда мы только с вами познакомились, то я вышла отсюда немного…
– Переполненная новой информацией, да, продолжайте…
– Вот именно это, господин Эшенден – информация. И только сейчас я начинаю понимать, что вы сделали. Вы передали человеку, которого видели в первый раз, информацию настолько жуткую, что, как я понимаю, до сих пор этот секрет на нашем острове знают разве что еще двое. Сейчас мне даже кажется, что все это было сном и никто не хотел убить здесь, на нашей Пенанг-стрит, самого, возможно, знаменитого человека во всем мире – не было ничего, не было. Так вот, как вы не побоялись это сделать?
– Ничего не было? – тут великий человек начал… пожалуй, улыбаться – впадина его рта стала еще резче, а потом опущенные книзу углы губ все-таки дернулись вверх. – Вот и отлично, продолжайте так думать. Надеюсь, что вам и в голову не придет хоть кому-то об этом рассказывать. Когда-либо вообще в вашей жизни. Не было – значит, не было. А отвечая прямо на ваш вопрос… Если я что-то умею в жизни, так это наблюдать за людьми. И что я увидел? Молодую женщину интересного возраста. Двадцать восемь? Нет, уже двадцать девять. Знаете, есть вещи, которые очень молодому человеку говорить бесполезно. Можно только его использовать, мягко направлять на цель. Двадцать девять, однако – это когда мужчина только- только начинает понимать, на что он годится, чего хочет, что из него может получиться. А женщина в этом возрасте вдобавок часто стремится начать жизнь сначала, понять, для чего она вообще прожила все эти годы. Очень удачный момент, чтобы помочь ей в этом деле. А в случае с вами – да, я видел вас тогда в первый раз. И не без любопытства говорил себе: передо мной человек, который два с лишним года – это
