воды в Нижние Пиренеи. У Зельды началось весьма распространенное кишечное заболевание, которое вызывается злоупотреблением шампанским и которое в те времена считалось колитом. Скотт не пил, он старался работать и звал нас в Жуан-де-Пэн в июне. Они подыщут для нас недорогую виллу, на этот раз он не станет пить, и все будет как в добрые старые времена: мы будем купаться, станем здоровыми и загорелыми и будем пить один аперитив перед обедом и один перед ужином. Зельда выздоровела, оба они чувствуют себя прекрасно, и его роман продвигается блестяще. Он должен получить деньги за инсценировку 'Великого Гэтсби', идущую с большим успехом, и за право на экранизацию, и поэтому ему не о чем беспокоиться. Зельда чувствует себя великолепно, и все будет в порядке.
В мае я жил один в Мадриде, и работал, и отправился в Жуан-де-Пэн, куда я прибыл на поезде из Байонны в третьем классе и страшно голодный, потому что по собственной глупости остался без денег и последний раз ел в Андайе на франко-испанской границе. Вилла оказалась милой, Скотт жил неподалеку в чудесном доме, и я был рад увидеться со своей женой, которая прекрасно вела хозяйство на вилле, и с нашими друзьями; аперитив перед обедом был превосходен, и мы повторили его несколько раз. Вечером в нашу честь в 'Казино' собралось общество — совсем небольшое: Маклиши, Мэрфи, Фицджеральды и мы, жившие на вилле. Никто не пил ничего, кроме шампанского, и я подумал, как здесь весело и как хорошо здесь писать. Тут было все, что нужно человеку, чтобы писать, — кроме одиночества.
Зельда была очень красива — золотистый загар, темно-золотистые волосы — и очень приветлива. Ее ястребиные глаза были ясны и спокойны. Я подумал, что все хорошо и что в конце концов все обойдется, но тут она наклонилась ко мне и открыла свою великую тайну: 'Эрнест, вам не кажется, что Христу далеко до Эла Джолсона?'
Никто в то время не обратил на это внимания. Это был просто секрет Зельды, которым она поделилась со мной, как ястреб может поделиться чем-то с человеком. Но ястребы не делятся добычей.
Скотт не написал ничего хорошего, пока не понял, что Зельда помешалась.
Проблема телосложения
Много позже, уже после того, как Зельда перенесла свое первое так называемое нервное расстройство, мы как-то оказались одновременно в Париже, и Скотт пригласил меня пообедать с ним в ресторане Мишо на углу улицы Жакоб и улицы Святых Отцов. Он сказал, что ему надо спросить меня о чем-то очень важном, о том, что для него важнее всего на свете, и что я должен ответить ему честно. Я сказал, что постараюсь. Когда он просил меня сделать ему что-нибудь честно — а это не легко было сделать, и я пытался выполнить его просьбу, — то, что я говорил, сердило его, причем чаще всего уже потом, когда у него было время поразмыслить над моими словами. Он был бы рад их уничтожить, а иногда и меня вместе с ними.
За обедом он пил вино, но оно на него не подействовало, так как перед обедом он ничего не выпил. Мы говорили о нашей работе и о разных людях, и он спрашивал меня о тех, кого мы давно не встречали. Я знал, что он пишет что-то хорошее и по многим причинам работа у него не ладится, но говорить он хотел со мной не об этом. Я все ждал, когда же он перейдет к тому, о чем я должен сказать ему правду, но он коснулся этой темы только в самом конце, словно это был деловой обед.
Наконец, когда мы ели вишневый торт и допивали последний графин вина, он сказал:
— Ты знаешь, я никогда не спал ни с кем, кроме Зельды.
— Нет, я этого не знал.
— Мне казалось, что я говорил тебе.
— Нет. Ты говорил мне о многом, но не об этом.
— Вот про это я и хотел спросить тебя.
— Хорошо. Я слушаю.
— Зельда сказала, что я сложен так, что не могу сделать счастливой ни одну женщину, и первопричина ее болезни — в этом. Она сказала, что все дело в моем телосложении. С тех пор как она мне это сказала, я не нахожу себе места и хочу знать правду.
— Пойдем в кабинет, — сказал я.
— Куда?
— В туалет, — сказал я.
Мы вернулись в зал и сели за свой столик.
— Ты совершенно нормально сложен, — сказал я. — Абсолютно. И тебе не о чем беспокоиться. Просто, когда смотришь сверху, все уменьшается. Пойди в Лувр и погляди на статуи, а потом приди домой и посмотри на себя в зеркало.
— Эти статуи могут быть непропорциональны.
— Нет, они очень неплохи. Многих людей вполне удовлетворило бы такое телосложение.
— Но почему она так сказала?
— Для того чтобы сбить тебя с толку. Это древнейший в мире способ сбить человека с толку. Скотт, ты просил меня сказать тебе правду, и я мог бы сказать тебе значительно больше, но это правда, и остальное не важно. Можешь сходить к доктору.
— Не хочу. Я хотел, чтобы ты сказал мне честно.
— Теперь ты веришь мне?
— Не знаю, — сказал он.
— Пошли в Лувр, — сказал я. — Он совсем рядом, только перейти мост.
Мы пошли в Лувр, и он посмотрел на статуи, но все еще сомневался.
— Одна девушка, — сказал он, — была очень мила со мной. Но после того, что сказала Зельда…
— Забудь о том, что сказала Зельда, — посоветовал я. — Зельда сумасшедшая. Ты абсолютно нормальный человек. Просто поверь в себя и сделай то, чего хочет эта девушка. Зельда просто погубит тебя.
— Ты ничего не знаешь о Зельде.
— Ну хорошо, — сказал я. — Остановимся на этом. Но ты пришел обедать для того, чтобы задать мне вопрос, и я попытался ответить тебе честно.
Но он все еще сомневался.
— Хочешь, посмотрим картины, — предложил я. — Ты видел здесь что-нибудь, кроме Моны Лизы?
— У меня нет настроения смотреть картины, — сказал он. — Я обещал кое с кем встретиться в баре 'Ритц'.
Много лет спустя в баре 'Ритц', когда уже давно кончилась вторая мировая война, Жорж, который стал теперь старшим барменом, а в те дни, когда Скотт жил в Париже, был chasseur42, спросил меня:
— А кем был этот мосье Фицджеральд, о котором все меня спрашивают?
— Разве вы не знали его?
— Нет. Я помню всех клиентов того времени. Но теперь меня спрашивают только о нем.
— И что вы отвечаете?
— Что-нибудь интересное, что им любопытно услышать. Но скажите, кем же он был?
— Это был американский писатель, который писал в начале двадцатых годов и позже и некоторое время жил в Париже и за границей.
— Но почему я его не помню? Он был хороший писатель?
— Он написал две очень хорошие книги и одну не закончил, но те, кто хорошо знает его творчество, говорят, что она была бы очень хорошей. Кроме того, он написал несколько хороших рассказов.
— Он часто бывал в нашем баре?
— Кажется, часто.
— Но вы не бывали у нас в начале двадцатых годов. Я знаю, что в те годы вы были бедны и жили в другом квартале.
— Когда у меня были деньги, я ходил в 'Крийон'.
— Я знаю и это. Я очень хорошо помню, когда мы познакомились.
— Я тоже.
