Однажды утром проснулся от хорошего запаха. Сарра возилась у печки.
Я спросил, что такое предстоит. Она ответила — Песах. А значит, надо мацу. И маца именно меня разбудила.
Я мацу видел. Хоть мама не делала. Но соседка Лейка Сорина нам потихоньку носила. Мама мне прямо в рот запихивала и себе тоже. Без остатка. Чтоб отец не узнал. Как-то я ел слишком неаккуратно и рукой помогал распихивать по щекам, а тут в комнату с улицы зашел отец. У меня — белые крошки по голой груди, по одеялу, на полу возле сундука, на котором я спал.
Отец подошел близко-близко, говорит:
— Открой рот, зуннэлэ.
Я открыл. Непрожеванная маца вывалилась. Отец ладонь подставил, понюхал, частичку себе в рот отправил. Мне обратно в рот запихал мою долю.
Маме сказал по-еврейски:
— Рахиль, ты б мальчика научила кушать как человека, а не как собаку. Подавится.
После этого Лейка Сорина нам мацу не приносила, и я не имел возможности ее пробовать.
Сарра как раз раскатала новую порцию. Выложила на большую сковородку. Тыкает вилкой в тесто как попало.
Я спросил:
— Зачем?
Она объяснила:
— Чтоб не лопалось.
Если дырки будут, воздух снизу просквозит и тесто не пойдет пузырями. Я к ней присоединился и довел еще пару порций до конца. Причем старался фигурно.
Сарра сложила стопкой тонюсенькие коржи в дырочках на чистый рушник, прикрыла краем.
Говорит:
— У тебя квасного ничего в карманах или где-нибудь не завалялось? Я все обшарила, все углы вымела. Может, у тебя что. Так ты выброси. Прямо сейчас посмотри и выкинь.
Я засмеялся.
— Сарра, вы тут кошер устраиваете раз в год. А сало куда вынесли, что мы вчера не доели? Неужели ж выбросили добро?
Она засмущалась.
— Ой, Нисл, золотко, я б выбросила. Я б век его не ела. А что делать? Я его в курятнике положила. Пока Песах пройдет.
Израиля Сарра отправила в ближайшее село за буряковой. Объяснила — самогонка почти красная, сладковатая, похожа на вино, если сильно разбавить. А без вина никак нельзя.
Вечером, когда появились звезды, сели встречать Песах. Свечки зажгли.
Израиль разломил паляницу — в селе выцарапал белую. Большая редкость. Сарра ее перед тем, как подать на стол, посыпала маком. У нее мак был припрятан с прошлого года. Сверху корку водой смочила, чтоб зернышки прилипли, и посыпала.
Курица, капуста соленая, картошка. И хрен в блюдце. Буряковая в глечике. Я себе отдельно попросил — неразбавленную. Мне налили в стакан.
Израиль помолился над мацой.
— Шма, Исроэль.
Слушай, Израиль. И так и дальше. Качался вперед-назад. Я тоже качался, как положено. Сарра качалась. Хоть и держалась одной рукой за стол.
Кушаем культурно. Выпиваем. Закусываем в первую очередь мацой.
Я говорю:
— Сегодня такой день. Я его в первый раз встречаю по еврейским правилам. У нас красиво и спокойно. Я торжественно обещаю вам, дорогие Сарра и Израиль Горелики, что буду помогать вам в вашей нелегкой жизни сколько смогу. И благодарю вас за приют.
Израиль встал с чаркой и отвечает:
— Спасибо, дорогой Нисл. Ты делишь наш хлеб и вино, которое послал нам наш Господь. И в этот вечер по всей земле евреи празднуют Песах и благодарят нашего Бога. Будем же здоровы! Лехаим!
Выпили.
Я взял пластик мацы и над свечкой устроил, как крышу. Огонь подсвечивает, дымок сквозь дырочки веет. Очень красиво.
Я говорю:
— Вот тут дырочки вроде как попало. А у нас в отряде одна женщина была, в возрасте, Сима, она утверждала, что можно прочитать. У нас тогда мацы не было. Хоть поступала от стариков инициатива, чтоб сделать к Песаху, но Янкель Цегельник воспротивился по идейным соображениям. Сказал: «Мы тут как евреи, и маца нам не чужда. Но мы тут как советские партизаны, и потому я против мацы». Сима крепко ругалась. Хорошая была женщина. И муж ее Рувим-парикмахер. Он мне хлеб в руки дал на всю жизнь. Давайте за них выпьем. Пусть им хорошо лежится!
Выпили. Я закусил мацой из огня.
И тут мне в голову стукнуло. Выпил чистой буряковой вторых полстакана, градусов семьдесят, вот и вдарило:
— А что у меня есть!
Покопался в торбе. Достал кусок еврейского мыла.
Держу в руках, как гранату.
Говорю:
— Что это такое, Израиль? Как думаешь?
Он не знал. У Сарры спрашиваю. Она тоже не знает. Я на стол положил.
Говорю и указываю пальцем:
— Это есть мыло из евреев. Так и записано навек на бумажке немецкими буквами. Говорит Москва, слушайте все, — как Левитан стараюсь: — R.J.F. — REINES JUDEN FETT. Чистый еврейский жир. Мыло из еврейского жира. Без примесей.
Сарра выпучила глаза.
Спрашивает у Израиля:
— Вус? Вус эр загт? Что он говорит?
Израиль взял мыло, достал очки из кармана, заправил за уши дужки. Зашевелил губами.
Шевелил, шевелил, потом говорит:
— Тут же по-немецкому. Я на голос немножко понимаю по сходству с еврейским. А читать не могу. Так и написано? Еврейский жир? Чистый?
Я киваю. И улыбка до ушей. Я ее стягиваю внутрь, а она не стягивается. Так с улыбкой и подтверждаю. REINES JUDEN FETT. Как меня в школе учили произношению с грехом пополам.
Израиль спросил:
— Откуда у тебя?
— Отец привез. Трофейное.
Израиль положил мыло на стол и уставился на него очками. Сарра протянула руку, чтобы взять, но старик на нее шикнул.
— Вэг, Сарра. Гей шлофн.[3]
Сарра без слова встала и начала прибирать со стола.
Я возразил:
— Сарра, не убирайте, мы ж еще не поели как следует. И курицу не трогали.
Израиль сказал:
— Убирай, Сарра. Все уноси.
Опять взял мыло, понюхал, послюнил палец, провел по открытой части.
Поднял на меня взгляд и говорит:
