– Ничего особенного. Открывал двери. Открыл почти все. И пил.
– Ты для чего остался? – допытывался Мелецкий. – Почему не убежал?
– Я должен вспомнить. Сейчас, может быть, я запил. Нет. Я подумал, что там у меня ничего нет, а здесь у меня мужской и дамский салоны. С красивыми зеркалами. Они не хотели брать мои зеркала.
– Вы мне сделаете перманент, – сказала пожилая.
– Да, да, к вашим услугам, и надо покрасить волосы, вы преждевременно поседели, у вас прекрасная кожа, и сразу видно, что вы еще совсем молодая.
Хенрик:
– Курт, вы дамский угодник и пустой человек.
– Майн готт!
– Разве нет? А что значит этот смокинг?
– Видите ли, когда я открыл в «Тиволи» подвальчик, я решил устроить там дипломатический прием. Вечерний костюм обязателен. «Герр Шаффер, – сказал я себе, – запомни раз и навсегда, что ты на балу, это непрерывный бал, никогда в жизни ты не был на таком балу, будь доволен, что тебя туда пустили, и ты должен одеться как человек». Иногда я расстегивал пуговицу на воротничке, но сразу слышал голос: «Шаффер, имей в виду, метрдотель смотрит, вылетишь отсюда моментально».
Вияс спросил Мелецкого:
– Что он болтает?
– Чепуху.
– В расход?
– Посмотрим. – Мелецкий обратился к немцу: – Господин Шаффер, я здесь новый бургомистр. Все движимое и недвижимое имущество города Грауштадта находится в моем распоряжении.
– Разрешите вас приветствовать, господин бургомистр. – Немец встал и поклонился. – У вас будет неплохой кусок хлеба. – Полез в карман. – Ключи от подвала «Тиволи». Я вручаю их вам. При свидетелях.
– Оставьте их у себя, Шаффер. И приготовьте ужин на высшем уровне.
– Слушаюсь, пан бургомистр. У меня к вам маленькая просьба: не найдется ли у вас свободной минуты, чтобы разобрать дело Хаммерштейн против Шаффера? Речь идет о садике. Ваше мнение для суда будет решающим.
– Я все улажу с Хаммерштейном, но не на голодный желудок. Пани Зося, – обратился он к рыжей, – помогите этому фрицу.
– Какое вино пьет пан бургомистр в это время дня? – спросил немец.
– Шампанское.
– Слушаюсь, пан бургомистр. Но хочу предупредить, что у нас на складе нет льда.
– Пошел к черту! Пани Зося, заберите этого проклятого парикмахера и заставьте работать, а то мы помрем с голоду.
Хенрик предложил:
– Прежде всего попробуем обеспечить сохранность материальных ценностей. Все, что осталось в магазинах и на складах, надо перевезти в одно место. Пересчитать, составить опись.
– Перевезти сюда? – повторил Мелецкий. – Это мысль. Занимайте номера и сразу же за работу.
Пани Барбара крикнула:
– Девушки, купаться! К ужину каждая должна пахнуть, как фиалка! Правильно, пан бургомистр?
– Как вам угодно, – ответил Мелецкий.
7
Дирекция «Тиволи» не хотела пугать суеверных постояльцев, и после двенадцатого номера, который заняла Анна, находился номер, на дверях которого была цифра «четырнадцать». «А я здесь», – решил Хенрик. Чесек поместился рядом, Хенрик слышал, как он с шумом двигал стулья, бросал ботинком в стену, громко распевал. «Гуляй, душа, чего стесняться, дожили, куриная морда». Хенрик поднял жалюзи и открыл окно. «Свет и воздух, я и не надеялся, что такое еще когда-нибудь будет». Потом повернул ключ в замке.
Он, отгороженный от остальных, в светлой спокойной комнате. Сел на кровать, та тихо мяукнула, удобная, чистая, почти как у Штайнхагенов. «Почти как кровать моего детства. Лягу и засну. После всего, что было, надо отоспаться». Он действительно совсем не думал о том, что было; все, что было, прошло, кошмар уже позади, но мозг продолжал выбрасывать прежние мысли, надо отоспаться, когда-нибудь это кончится, но кошмар возвращался в виде прежних рефлексов, и тогда уютная комната казалась ему фантастическим видением. За одной стеной раздавался радостный вой Чесека, за другой – слабый шум горного потока. Вода наполняла ванну, Анна будет купаться. Он встал с кровати, чтобы включить свет. Света не было.
Умоюсь. Приличная гостиница, честь и хвала дирекции, все на месте. Рядом с раковиной висели два полотенца и лежало небольшое розовое мыло. Хенрик разделся до пояса, провел рукой по заросшей щеке. Курт побреет, надеюсь, он не перережет мне горло. Умыться, побриться и броситься в кровать. После всего, что было, надо отоспаться. Анна тоже хотела отоспаться, она лежала на кровати Штайнхагена, вдавив голову в подушку, закрыв глаза, от ресниц на щеки падала тень. Вид у нее был кроткий, как у девушек из АЗС или из «Лехии»,[2] идущих куда-то с портфелями под мышкой. Чесек перестал петь, туалет окончен, хлопнула дверь, он вышел. Не слышно шума горного потока, она закрыла кран, ванна наполнена. Всплеск, опустила ногу в холодную воду, всколыхнула воду, легла в ванну.
