– Я тоже худая, – пожаловалась Ким.
– Кроме кожи и костей у тебя есть целая гора аппетитных мышц, – прошептал Лекс. – Есть за что ухватиться.
Девушка в шелковой юбке подставила бокал Яве. Я не сводила с нее глаз. Так и есть – у Мел такой вид, будто что-то сжирает ее изнутри. На показах моды, если одежда немного не впору, модельер незаметно прихватывает ее прищепками. Кожа у Мел так сильно обтягивала кости, словно ее тоже собрали и закрепили прищепками. На ней была кофточка-безрукавка, открывавшая болезненно костлявые ключицы. Глаза потускнели, словно подернулись пленкой: в них не было той пугающей пронзительности, которую я заметила несколько дней назад. Быть может, в непосредственной близости от Лекса она сбрасывала высоковольтное напряжение, опасаясь взорваться.
– Это Мел! – сообщил Лекс в блаженном неведении о душевном смятении девушки. – Эй, Мел! – Он помахал ей рукой. – Иди сюда!
Мел обернулась. Ее глаза остались такими же тусклыми. Сегодня она была накрашена просто и умело: тушь на длинных темных ресницах и помада того же огненно-красного оттенка, что и шелковая юбка. Несколько цветных штрихов придали рельефности ее бледному, слегка припудренному лицу, на фоне белой кожи чернели глаза и полыхал малиновый, как у гейши, рот. Лицо Мел поражало той мрачноватой красотой, что свойственна раскрашенным посмертным маскам.
– Что это с тобой стряслось? – удивленно спросил Лекс. – Ты совсем отощала. На диете сидишь?
Он дружески ткнул ее в живот. Мужчины, подобные Лексу, относятся к телам других людей с непринужденной фамильярностью, а уж если они с этим телом занимались сексом, фамильярность переходит все границы. Жест Лекса был почти братским. Но бедняжка Мел этого не знала. Краска залила ее щеки. Мне опять вспомнился Эдгар По: его жена Вирджиния умерла от туберкулеза. Если она выглядела так же, как Мелани, то понятно, почему эта хворь окружена романтическим ореолом.
– С недавних пор аппетит куда-то подевался, – ответила Мел, глядя прямо в глаза Лексу, словно ни Ким, ни меня не для нее не существовало.
– Тебе лучше чего-нибудь пожевать. Отсутствие аппетита сейчас не в моде, как сказала бы Ким.
И Лекс нежно обнял Ким. Мел напряглась. Казалось, толкни ее сейчас и она повалится наземь, как бревно.
– Кстати, это Ким, – представил Лекс. – Старинная подруга Сэм. А Мел занимается деталями человеческого тела. Тебе понравится, Ким. В соседнем зале висит еще одна картина.
Лекс вел себя как душа компании: знакомил, шутил, делился сведениями. Наверное, все дело в коксе.
– Может, посмотрим? – предложила Ким немного смущенно.
– Смотрите, – сурово велела Мел. – Мы с Сэм подождем здесь.
– Ладно, – бодро сказал Лекс.
Обняв Ким за плечи, он потащил ее в соседний зал. Мел смотрела им вслед. Тело ее не шелохнулось, вращались лишь глаза – словно у пластиковой куклы. Ощущение не из приятных.
– Ведь ты ему не сказала?
– Нет, не сказала.
– Почему?
Впервые за вечер Мел посмотрела мне в глаза, но лучше бы она этого не делала. Казалось, она пытается просверлить мне череп и выяснить, о чем я думаю.
Я неловко пожала плечами. Так всегда бывает, когда делаешь кому-нибудь добро.
– Не знаю…
Смотреть в глаза Мел было все равно, что заглядывать в стволы направленной на тебя двустволки.
– Можешь называть это женской солидарностью… Все мы когда-то делали глупости от любви.
– Ты не делала, – убежденно сказала она.
Я чувствовала себя так, словно меня поджаривают.
– Ладно, не такие глупости, как… ну… Как ты. – И я всплеснула руками, внезапно уподобившись старине Стэнли.
– Так ты не с ним, – проговорила Мел.
– Я ни с кем! Послушай, Мел, мы с Лексом никогда не спали вместе. Понятно?
Требовалось вдолбить этот факт в ее свихнувшиеся мозги. Я опасалась вовсе не Мел, а Хьюго. Кто знает, в какой интерпретации дойдет до него эта история. Но взгляд Мел не дрогнул. Я с мольбой обвела глазами зал и заметила Роба, болтавшего у дальней стены с Сюзанной и ее бельгийскими друзьями. Последних было невозможно не заметить: мускулистые гиганты под два метра роста. Должно быть, мидии, которые так любят бельгийцы, содержат гормон роста. И с какой стати Гитлер решил, что высшая раса населяет именно Германию? Даже Сюзанна казалась миниатюрной и хрупкой рядом со своими соотечественниками. Что уж говорить об остальных.
Бельгийцы выглядели так, словно только что заключили выгодный контракт, попутно прикарманив изрядные комиссионные. У всех на запястьях либо «Ролекс», либо «Патек Филипп», тела упакованы в костюмы от Армани или Хьюго Босса. Самый невзрачный из них запросто обеспечил бы Сюзанне ту жизнь, о которой она втайне мечтает. Весь вопрос в том, сколько пройдет времени, прежде чем она умрет от скуки. Но, судя по всему, для Сюзанны проблема эта не так уж важна.
Зато для меня главной проблемой было сейчас вырваться из лап Мел и избежать допроса с пристрастием. Я замахала руками, призывая Роба с таким рвением, словно подавала сигнал СОС с тонущего судна. Роб, слегка смущенный страстностью моего приветствия (ничего удивительного – мы едва знакомы), тем не менее с готовностью присоединился к нам. Трудно сохранять уверенность в себе, когда твой взгляд утыкается в животы бельгийских мужчин.
– Привет. Сюзанна показывала мне галерею. У нее в кабинете висят картины Родригеса. Видели? Потрясающе.
– Это где рюмки для яиц?
– Коробки, – поправил он. – Ага. Мощная штука.
Я поморщилась от столь убогой похвалы. Если эти вещи называть мощными, то как тогда описать картину Ротко[38]? Но пенять Робу за скудость словарного запаса не стала – это никогда не поздно, а сейчас он как-никак спас меня от задушевного разговора с Мел.
– Твои работы выглядят превосходно, – похвалил Роб. – Особенно мне нравится, как ты вот эту повесила. – Он показал на «Организм 2». – Мощная штука.
– Спасибо. И твое видео тоже мощное, – елейно соврала я в ответ.
Роб специализировался на видеоактах. Имя себе он сделал на фильме про то, как три девки истуканами сидят целых двадцать минут. А его последняя работа заключалась в том, что он поставил видеокамеру посреди стола, за которым пьянствовал с компанией приятелей (все мужского пола), и каждые десять минут направлял камеру на очередного участника попойки. Пьянчужек было шесть, поэтому фильм длился час, ровно на пятьдесят девять минут больше, чем выдержала я. Под огромным экраном, где непрерывно крутился этот видеоакт, были приколоты снимки пьяниц с автографами. Захватывающее зрелище. Поразительно, с какой нудятиной можно добиться успеха, если у тебя хватило ума назваться художником. Кинорежиссер, снявший то же самое, удерживал бы внимание зрителей немногим дольше, чем фильм Роба удерживал мое.
– Ага, неплохо, – скромно сказал он. – Энди четко вышел. Это предпоследний парень. Где он говорит все эту чепуху про Тарантино.
О боже. Я приклеила к лицу улыбку. Даже Тарантино не может больше снимать фильмы Тарантино без подражаний самому себе. Я пробормотала несколько вежливых слов, искренне надеясь, что мне никогда не придется смотреть этот чертов видеоакт от начала до конца.
От выпивки и похвал Роб раскраснелся. Его и без того розовая кожа выглядела так, будто по ней основательно прошлись теркой. Он снова был в своем джинсовом прикиде, вот только отвороты на штанинах стали еще шире. Уж не называется ли этот стиль: «Я только что из тюряги после встречи с корешами»?
– Господи, как же здесь кайфово! – воскликнул Роб, поднимая бокал. – Нью-Йорк и все такое!
