«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

И. В. Сталин и А. М. Горький. Начало 1930-х гг.

И когда сегодня задается вопрос, почему Шолохов не написал больше ничего на уровне «Тихого Дона», ответ на него следует искать, прежде всего, во взаимоотношениях Шолохова и Сталина, Шолохова и власти.

Шолохов был настолько независимой фигурой, что, заметим, — в его «Тихом Доне» практически отсутствует Сталин. И это — при том, что Сталин сыграл решающую роль на Южном фронте.

Имя Сталина практически отсутствует и в публицистике Шолохова, — сравним его позицию с позицией других писателей того времени. И даже скромную заметку, посвященную сталинскому юбилею, Шолохов умудрился написать так, что чуть ли не в центр ее поставил голод 1933 года, о котором в печати категорически запрещено было говорить.

Голод и преступления в отношении деревни, репрессии в отношении невинных людей — вот главные вопросы, с которыми правдоискатель Шолохов стучался в душу Сталина в страшные 30-е годы. И Сталин был вынужден слушать писателя, отвечать на его письма и принимать меры, потому что понимал, какой народный авторитет у этого человека.

Вторая встреча Шолохова со Сталиным состоялась на даче у Горького летом 1931 года (в первый раз они встретились в начале 1931 года). Ее предварило письмо Шолохова, посланное в июне 1929 года из Вёшенской в Москву Е. Г. Левицкой о положении крестьян Донщины — таком страшном, что старая коммунистка Левицкая посчитала необходимым по своим каналам передать это письмо лично Сталину.

Шолохов с болью и тревогой писал Левицкой, что на тихом Дону творятся «нехорошие вещи», из-за чего он «шибко скорбит душой». «Жмут на кулака, а середняк уже раздавлен. Беднота голодает... Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год посевной клин катастрофически уменьшится... Казаки говорят: “Нас разорили хуже, чем нас разоряли в 1919 году белые”». «...Надо на пустые решета взять всех, вплоть до Калинина, всех, кто лицемерно по-фарисейски вопит о союзе с середняком и одновременно душит этого середняка»⁷⁹.

Письмо легло Сталину на стол летом 1929 года, и он не мог не прочитать его, так как знал первые две книги «Тихого Дона» и считал Шолохова «знаменитым писателем нашего времени».

Правда, Сталин, оценив столь высоко Шолохова в письме Ф. Кону, критикует Шолохова за то, что тот «допустил в своем “Тихом Доне” ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др.» Но эти частные ошибки и неточности не изменяли в целом положительного отношения Сталина к роману. Высокую оценку Шолохова Сталин подтвердил в 1932 году в письме к Кагановичу: «У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование. Кроме того, он — писатель, глубоко добросовестный: пишет о вещах хорошо известных ему»⁸⁰.

Если судить по «Журналу регистрации посетителей Сталина в Кремле», с 1931 по 1941 год Сталин двенадцать раз встречался с Шолоховым⁸¹. В действительности встреч было больше, так как далеко не все они — как, например, на даче у Горького, — фиксировались в этом журнале. Судя по тому же журналу, ни с одним писателем Сталин не встречался так часто, как с Шолоховым.

Взаимоотношения этих крупнейших фигур в истории XX века — политика и художника — таят в себе огромный исторический смысл. Они отражают все те же глубинные противоречия эпохи, которым посвящен «Тихий Дон».

Шолохов направил Сталину не менее шестнадцати писем, некоторые — на десятках страниц, — и получил на них письменные или устные ответы.

Следует подчеркнуть: общение шло на равных! Сталин с глубоким уважением и вниманием относился к своему собеседнику, и хотя в момент их знакомства писателю было всего 26 лет, он не испытывал и тени сомнения в том, кто автор «Тихого Дона». Находясь в эпицентре политических страстей времени, будучи под неустанным и пристальным вниманием недоброжелательно относившихся к нему спецслужб, Шолохов, конечно же, был «просвечен» вдоль и поперек, все его прошлое, его связи и взаимосвязи были прощупаны и исследованы. И если бы Ягода со товарищи могли найти хоть какую-то зацепку, подтверждающую версию о плагиате, — они немедленно пустили бы ее в ход. Вот почему этой проблемы для Сталина просто не существовало.

Была другая проблема. Шолохов был крайне беспокойным и подчас беспощадно прямолинейным собеседником для Сталина. В своих обращениях, как устных, так и письменных, в пространных письмах вождю народов Шолохов для себя не просил ничего: он просил о снисхождении и пощаде для народа.

- 516 -

В письмах Сталину уходили в сторону его закрытость, сдержанность и осторожность, о которых писала в своих воспоминаниях Левицкая, — это был крик души. И — боли. Шолохов писал Сталину об испытаниях, выпавших на долю народа в пору коллективизации и 37 года, в словах, равновеликих по страстности масштабу народной трагедии.

Переписка Шолохова со Сталиным, посвященная репрессиям 1929—1931 годов и репрессиям 1937 года, по глубине сопереживания человеческим страданиям, по внутреннему своему содержанию взаимосвязана с «Тихим Доном». Здесь тоже речь идет о горе и боли народной, — только не в художественной, а в публицистической форме, в виде открытого обращения к власти.

Приведем хотя бы несколько выдержек из этих писем:

1933 год:

В Вёшенском районе, «как и в других районах, сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой, и всяческими болотными кореньями. Словом, район, как будто, ничем не отличается от остальных районов нашего края»⁸².

«Овчинников («особый уполномоченный» крайкома партии. — Ф. К.) громит районное руководство и, постукивая по кобуре нагана, дает следующую установку: “Хлеб надо взять любой ценой! Будем давить так, что кровь брызнет! Дров наломать, но хлеб взять!”» Установка эта была подкреплена исключением из партии на этом же бюро РК 20 коммунистов — секретарей ячеек, уполномоченных РК и председателей колхозов, отстававших с выполнением плана хлебозаготовок. «И большинство терроризированных коммунистов потеряли чувство меры в применении репрессий. По колхозам широкой волной покатились перегибы. Собственно то, что применялось при допросах и обысках, никак нельзя было назвать перегибами; людей пытали, как во времена средневековья...»⁸³.

Шолохов характеризует эти проявления террора: «Массовые избиения колхозников»; «сажание “в холодную”», т. е. в яму, в амбар в январе, феврале; обливание людей керосином, после чего керосин поджигали, требуя ответа, где спрятан хлеб; инсценировка расстрелов; принуждение женщин к сожительству; «в Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью»⁸⁴ и т. п.

Письма Шолохова Сталину — это протест и возмущение, открытое и настойчивое требование остановить репрессии и привлечь к ответу «не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные “методы” пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это».

Примечательно окончание письма: «Обойти молчанием то, что в течение трех месяцев творилось в Вёшенском и Верхне-Донском районах, нельзя. <...> Решил, что лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу “Поднятой целины”»⁸⁵. Так — прямой, хотя и скрытой угрозой написать правду о терроре в отношении народа — закончил Шолохов свое письмо вождю.

Первая книга «Поднятой целины», как известно, писалась одновременно с третьей книгой «Тихого Дона» и была завершена в 1931 году.

Начиная работу над «Поднятой целиной», которую он первоначально назвал «С потом и кровью», Шолохов не мог предположить, что спустя три года политика сплошной и беспощадной коллективизации даст такой страшный результат: опустошающее изъятие хлеба у колхозников и всеобщий голод 1933 года. Не здесь ли причина того, что вторая книга «Поднятой целины» так и не была дописана до самого начала войны? Черновой вариант рукописи в военные годы, как известно, пропал, и вторая книга была заново написана десятилетия спустя...

О глубине и безысходности отчаяния Шолохова в 1933 году говорит его письмо секретарю Вёшенского