газету» он писал где-то в году 1959—1960. Он почувствовал вот эту хрущевскую оттепель. Ему показалось, когда он в 1956 году уезжал из Советского Союза, что наступило время, когда он может сказать всю правду о казачьем восстании 1919 года на Дону. Его потрясло, что редактор «Литературной газеты» оказался трусливым человеком и не напечатал его материал. И он послал мне письмо с матершинами. Оно не сохранилось. Он не мог этого забыть. Он этих «верблюдов» в письме ко мне обматерил таким казачьим матом, что сейчас даже наши бомжи не знают таких матершин.
Теперь я хотел бы сказать насчет «рыбки». Он знал, что мне доводится ездить по стране, и в одном из писем попросил меня, когда я буду вблизи Дона, выйти на станции и купить ему донской рыбы и отправить ему посылку. Он писал: «Жить не могу без донской рыбы».
Вскоре я вышел в районе Батайска с поезда, у старшего начальника испросил разрешения купить другу донской рыбки, копченой. Тот спросил, где этот друг живет. Он казак донской, ответил я, живет в Болгарии. Меня взяли в работу наши спецслужбы, наши, простите за выражение, идиоты. Обвинили в том, что раз он просит меня выйти где-то на станции, а я военный человек, значит какие-то шпионские сведения могу собирать. Что я чуть ли не какой-то посыльный что ли, между ним и каким-то шпионом... Это шизофрения... мне это неприятно вспоминать. Никакой рыбы, конечно, я ему не отправил и потом он очень деликатно в письмах мне о рыбе напоминал. «Вы не представляете, как мне, донскому казаку, хочется попробовать, хоть за зуб взять нашей рыбки. Без рыбки жить не могу». Вы знаете, сердце кровью обливалось, читая эти строки. Какие же мерзавцы были мои военные начальники, которые вот так русскому человеку отказали в этой просьбе.
Относительно Пелагеи, супруги Павла Назаровича. Она была много младше его, это я помню еще из разговоров 56 года, во время моей встречи с Павлом Назаровичем после его освобождения в лагере Инте в Коми АССР. Поженились они еще до войны, это ясно. Будучи молодой женщиной, она после войны стала преподавать русский язык в Болгарии, когда в Болгарии усилился, как вообще в Восточной Европе, интерес к Советскому Союзу, к русскому языку. Когда ее выгнали из школы из-за Приймы, на работу она устроиться больше не могла и работала в колхозе, помидоры высаживала в открытом грунте. Как я понимаю, они поженились не на Дону, по-видимому, она была из русской эмиграции. В 56-м году, после Инты, когда он собирался в Болгарию, он говорил мне, что в Болгарии русских больше, чем болгар, то есть вся эмиграция там. Вполне возможно, что на девушке — дочери донского казака из этой русской общины в Болгарии он и женился.
Вот я держу сейчас письмо, которое датировано 25 мая 1963 года.
«Дорогой Григорий Юрьевич, содержание вашего письма откровенно, и рождается от вашей чистой совести, а совесть и человеческий разум — есть Бог. Я охотно приветствую ваше желание установить со мною письменную связь с добрым началом. Извините товарищ Гр. Юр., но все же вы член партии, а доверять члену партии, да еще эмигранту — вопрос деликатный. То, что купите из моего письма, вы можете продать своим коллегам. Может быть, мои предположения вас обидят, но все это пустяки. Желаю не губить связь, но только вне всякой политики». Видите, Кудинов опять проявляет боязнь. Все, освободившиеся из Гулага за политику, еще продолжали бояться и в годы хрущевской оттепели. Я это от многих гулажников слышал: но только вне всякой политики. «Я с ответом запаздываю, потому что многие журналисты здешние или из провинции также интересуются кое-чем. Детей нет. Живем в берлоге, за 2 года не могу найти квартиру, чтобы жить как человеку. Затем, до свидания. Желаю вам здоровья, счастья и много лет прожить. Напишите о том народе, где вы живете, и про свое житье-бытье. Кудинов Павел». Вроде бы письмо кончилось, но на второй страничке — продолжение: «За плохой почерк извините. Гагарин не Бог, а герой. Он решил: пан или пропал, и я к нему питаю добрые чувства».
В письме он высказывает подозрение, что я член партии, а он — эмигрант. Я подал заявление в партию как раз в то время, когда шла моя переписка с Кудиновым. На партийном собрании в нашей воинской части я был единогласно принят кандидатом в члены КПСС. Но когда группе военнослужащих выдавали партийные билеты, моей фамилии не оказалось. Я спрашиваю: товарищ полковник, моя фамилия Набойщиков, а где моя учетная карточка? А он, с такой злостью, наверно будь у него пистолет, он бы в меня стрелял, говорит: «Поменьше нужно с заграничными г. связываться, даже если оно живет в народной Болгарии». Так я из-за переписки с Кудиновым коммунистом не стал, а вскоре меня из-за Кудинова и из армии выперли.
Когда я полностью ему поверил, что он действительно реальный герой «Тихого Дона», а не авантюрист, выдающий себя за такого человека, я попросил, чтобы он мне прислал «Тихий Дон» со своим автографом. Он мне ответил, что это не проблема, исполнить мою просьбу, однако у него нет денег, чтобы купить эту книгу. Если он купит на болгарском все равно я не пойму, а вот русскую книгу можно купить в Доме русской книги, но она дорого стоит. Тогда я решил послать ему книгу, с тем, чтоб он на ней сделал автограф. Он пишет, что книгу получил, но нет у него денег, чтобы отправить эту книгу заказной бандеролью. Такая вот постоянная материальная нужда.
Но позже он прислал мне письмо о том, что он высылает «Тихий Дон» со своим автографом. К сожалению, я так эту книгу и не получил. Видимо, наши спецслужбы оставили эту книгу у себя.
Я вспоминаю, что в своих письмах Павел Назарович часто спорил со мной и меня ругал. Он все доказывал: вы же русский человек, а не казак. А однажды разразился такой тирадой: «Я донской казак и я никогда не сяду за один стол с саратовским или воронежским сапогом щи хлебать».
Еще одно письмо, которое датировано 15 августа 1963 года: «Дорогой Григорий Юрьевич, бонжур, что случилось с вами или ураган растрепал ваше сибирское местожительство и вы скрылись в девственной тайге. А я все поджидаю, вот-вот прилетит, воздушная весточка от моего любезного товарища, литератора Григория Юрьевича Набойщикова, но увы все стихло». Тут я хочу прервать это письмо. Да, все стихло. Август 63-го — это то самое время, когда мне не выдали учетную карточку кандидата в члены КПСС и я долго ему не писал. Он беспокоился. Но я уже не знал, можно ли дальше ему писать. Все-таки я ответил ему на это письмо.
«Мною подготовлена фотоснимка, просимая вами, — продолжает далее Кудинов, — но посылать не решаюсь, потому что вы в движении и в переселении, от Египта в землю обетованную, ближе на юг. Кроме того подыщу художника для рисования оперативной карты».
Карту, фотографии, документы я у него просил. Поначалу он мне не доверял, но к середине августа 63 года я его убедил, что зла ему не желаю. И вот он пишет, что подыщет художника для срисовывания оперативной карты. То есть, он не хотел мне посылать подлинник, поэтому он искал художника, чтобы эту карту восстания на Дону 19-го года, оперативную карту его, как командующего, скопировать. Я глубоко убежден, что он мне ее выслал, но она осталась у наших спецслужб. Там считали, что особенно подозрителен обмен картами.
Дальше он пишет: «Материалы ищут света, а если условия не состоятся, отыщу иные пути». Видимо, если нет условий для передачи мне этих материалов — его воспоминаний, фотографий, он собирался искать какие-то иные пути, чтобы эти материалы вернулись на родину. Дальше он пишет: «Вы в одном из писем намекнули мне, не могу ли я обратиться за помощью к Шолохову. Григорий Юрьевич, бедняк материально не друг богачу, с сильным не борись, а с богатым не судись, если бы не бедняк Павел Кудинов, то и Михаил Шолохов не был бы богачом, да еще каким. Но все это чепуха. Если бы мне отыскать возможность, чтобы материалы, хранящиеся мною, нашли брешь правды, света, чтобы [исправить] вкравшиеся на страницы “Тихого Дона” нелепости и восстановить бессмертную истину перед мертвыми и живыми! Свет не без добрых людей, и правда истории восстания всплывет на поверхность волн родного Дона. Не собирайте сокровища на обмане и брехне, а собирайте на совести и чистом честном труде. Бедного Бог бережет, а богатому — сатана подает. И так дорогой Григорий Юрьевич, будьте живы, тверды и здоровы. С добрыми братскими чувствами. Павел Кудинов, 15 августа 63-го года». На третьей странице — продолжение: «Вы пишете и обещаете в будущем году, что будете в Болгарии. Тонко прясть — долго ждать, всякое промедление смерти подобно, при сем послании прилагаю фотоснимку». Вот этот снимок, который я сейчас демонстрирую, по- видимому, он пришел с этим письмом, 15 августа 1963 года. Кудинов в мундире, на груди Георгиевский крест.
Моя первая встреча с Павлом Назаровичем Кудиновым произошла сразу после освобождения его из лагеря в 56-м году. Когда он разговаривал там с бывшими зэками, с администрацией, с офицерами, после каждого слова у него стишки, прибаутки. Он получил даже кличку «Хрущев». У Хрущева после каждого слова шутки, острые словечки, какие-то пословицы, поговорки... Кудинов тоже такой был. Еще его называли
