«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

отношению к Григорию Мелехову не просто прототип, который передал герою «Тихого Дона» какие-то черты внешнего облика или «служивской» биографии, — он еще и мощнейший аккумулятор целенаправленной и неукротимой духовной энергии, которая, пройдя через «душу» Шолохова, и вызвала к жизни могучий в своих трагических противоречиях характер Григория Мелехова.

Проблема прототипов — как персонажей, так и отраженных в романе событий, — исключительно важна для «Тихого Дона».

Помимо Харлампия Ермакова мы уже рассмотрели в качестве прототипа Григория и Петра Мелеховых братьевДроздовых. Коснулись таких персонажей «Тихого Дона», как командующий Вёшенским восстанием Павел Кудинов, начальник штаба мелеховский дивизии, а в жизни — преподаватель русского языка, учивший Михаила Шолохова, Михаил Копылов, подъесаулСенин, участник суда над подтелковцами, которого Шолохов навещал в тюрьме,Иван Алексеевич Котляров (в жизни — Иван Алексеевич Сердинов), большевик, убитый кумойДарьей Мелеховой (в жизниМарией Дроздовой), братьяШамили (в жизни — Ковалевы), комиссары Лихачев и Малкин.

Краеведческими изысканиями документально подтверждено, что Харлампия Ермакова, братьев Дроздовых, Михаила Копылова, подъесаула Сенина, Ивана Алексеевича Сердинова, братьев Ковалевых, многих других персонажей романа — Шолохов знал лично, встречался с ними, а подчас был свидетелем связанных с ними событий.

Особенность «Тихого Дона» в том, что он почти весь соткан из реальной жизни людей Вёшенского округа, его герои — в своем большинстве — это реальные люди.

«Антишолоховедение» обязано или опровергнуть изыскания литературного и исторического краеведения, или выдвинуть другую реальную фигуру автора «Тихого Дона», который мог бы знать, держать в памяти, охватить и воплотить в высочайшем художественном слове и образе весь этот огромный фактический и личностный материал.

На Шолохова как единственно возможного автора «Тихого Дона» указывают не только его жизненные связи с большим числом героев романа, но и детальное знание географии, топографии и топонимики местности, изображенной в романе его «малой» родины, органическое знание природы, быта, обычаев, фольклора казаков, «казачьего языка» (к этому вопросу мы еще вернемся). Наконец, автор романа сумел доподлинно воссоздать исполненную противоречий трагедию Вёшенского восстания, которой в конечном счете и посвящен роман.

Как видим, объем источниковой информации, положенной в основу «Тихого Дона», — огромен. Трудность его исследования — еще и в том, что Шолохов крайне неохотно говорил об истории создания своего романа, о его прототипах, о событиях, положенных в его основу.

Причина этого — прежде всего политическая: писатель понимал, чем грозило людям обнародование имен и фактов, связанных с восстанием, в условиях продолжавшегося в 20-е годы антиказачьего террора.

Но была и другая — условно говоря, эстетическая — причина, по которой Шолохов не любил говорить о прототипах романа. Отдавая себе отчет в том, насколько близок роман к реальной жизни и как плотно он населен реальными людьми, Шолохов не хотел, чтобы «Тихий Дон» воспринимался как своего рода дагерротип его родной казачьей местности. Шолохов болезненно реагировал на упрощенный, чисто «фотографический» подход краеведов и литературоведов к проблеме прототипов. Отвечая на вопрос, как был найден образ Григория, Шолохов, как вы помните, говорил: «В народе <...> Григорий — это художественный вымысел»⁶².

Уже упоминавшиеся выше вёшенские краеведы Н. Т. Кузнецова и В. С. Баштанник рассказывают, что «во время одной из бесед о прототипах Шолохов прочитал нам письмо Льва Николаевича Толстого Луизе Ивановне Волконской, в котором он отвечает на ее вопрос о прототипе Андрея Болконского: <...> “... Спешу сделать для вас невозможное, то есть ответить на ваш вопрос. Андрей Болконский — никто, как и всякое лицо романиста, а не писателя личностей или мемуаров. Я бы стыдился печататься, ежели бы весь мой труд состоял в том, чтобы списать портрет, разузнать, запомнить...”.

То, что писатель прочитал нам это письмо, послужило и хорошим напоминанием, толкованием, и это ко многому обязывало»⁶³.

Паровая мельница купца Тимофея Андреевича Каргина в станице Каргинской. Вид со стороны реки Чир. Каргинская мельница легла в основу описания мельницы купца Мохова в хуторе Татарском в романе «Тихий Дон». Фото 1950 г.

Павел Тимофеевич Каргин, сын владельца Каргинской мельницы Т. А. Каргина. С женой, сестрой и ребенком. Фото 1904 г.

Мельница в станице Каргинской. 1920-е годы.

Обязывает и нас. Подчеркнем, однако, что наш интерес к проблеме прототипов в «Тихом Доне» носит другой характер. Меньше всего мы хотели бы представить Шолохова в качества «писателя личностей для мемуаров», главная цель которого — «списать портрет, разузнать, запомнить». Наша цель — в другом: выявить те реальные биографические, жизненные нити, которые связывают «Тихий Дон» с судьбой Шолохова и с конкретной исторической и бытовой жизнью Верхнего Дона той поры.

В дополнение к тем прототипам героев романа, о которых уже шла речь, продолжим знакомство с фигурами реальных людей, которые дали жизнь другим его героям.

Краеведы установили, что паровая мельница в хуторе Татарский, которой владел в романе купец Мохов, «списана» с реальной мельницы в хуторе Каргине, принадлежавшей купцу Симонову, а «населена» людьми, работавшими на столь же реальной мельнице в Плешакове. Это машинист Иван Алексеевич Сердинов, весовщик Валентин (в жизни и романе по прозвищу Валет), и братья Бабичевы — Василий и Давид (в романе — Давыдка). Все они — реальные люди, хорошо знакомые автору романа.

Об Иване Алексеевиче Сердинове (в романе — Котлярове) подробно шла речь выше. С Давидом Михайловичем Бабичевым — тем самым вальцовщиком Давыдкой, который изображен в «Тихом Доне» под своим именем, мы встречаемся на страницах книги В. Гуры «Как создавался “Тихий Дон”». Оказывается, в послевоенные годы Давид Михайлович Бабичев еще был жив. Его курень находился в хуторе Каргинском у самого Дона.

«— Дело было давно, в 1911 году, — рассказывал он Гуре. — Теперича шестой десяток доживаю. А в ту пору меня все больше Давыдкой звали. Так прозвал меня и Шолохов в “Тихом Доне” — Давыдка- вальцовщик. Машинистом у нас на мельнице работал Иван Алексеевич Сердинов, из местных. Считался он казаком, но проживал в бедности. Душевный был человек. И Валентин, его помощник, тоже свойский парень. Ничем с виду не приметный, а колючий, на язык острый. Вот фамилию его не помню, мы его Валеткой прозвали. Знаю, что был он из революционеров, еще перед той германской войной на хутор приехал. В марте 1918 года, перед самой заварухой, исчез он из хутора, куда — не знаю. С тех пор из виду потерял я Валетку, и судьба его мне неизвестна.

— В романе Валета убивают восставшие казаки под Каргинской, — напомнил я.

— Может, и убили. Шолохов знает, он на Каргине жил. Только я не слыхал про это. А вот Иван Алексеевич Сердинов погиб на моих глазах. Взяли его казаки-повстанцы в плен и погнали по хуторам, по-над Доном, на Вёшки. Весной это было, народу собралось масса, когда гнали его через наш хутор. Может, и Мишка Шолохов тут был — не припомню что-то. Вдова казачьего офицера Марья Дроздова страшно издевалась над нашим Иваном Алексеевичем. Лютая была баба. Она тут же и убила его самолично и