Фредерик и Коринна отпустили ремни за головой Оноре и вынули изо рта деревяшку. Затем отнесли рыцаря к камину на импровизированное ложе из одеял.
— Где мальчишка? — вдруг спросил Николо.
Мишель подняла взгляд. Место рядом с камином пустовало. Малыш переступил через мертвого волка. Кровавые следы вели к двери, которую перестали охранять Коринна и Фредерик, чтобы помочь ей.
— Маленький гаденыш, — ухмыльнувшись, сказала она.
Он ей понравился. Но с таким укусом на руке не стоило убегать. Рану нужно прочистить! Нельзя, чтобы мальчик, единственный выживший в пораженной чумой деревне, отравился дурными соками, проникшими в его кровь через волчий укус. Это ведь Божье творение!
— Вот змееныш. Я разрежу его на куски! — прорычала Коринна, вынимая рапиру и большими шагами бросаясь к двери.
Фредерик последовал за ней.
Во дворе раздавались голоса. Кто-то смеялся.
Мишель подошла к одному из окон. Через толстое стекло все казалось мутным. Мальчика схватила фигура в вороньей маске. Это был, должно быть, брат Бартоломе. Он вернулся в деревню, чтобы пересчитать трупы и потом сообщить слугам за деревней, сколько костров они должны приготовить. Как ни сильно сопротивлялся мальчишка, но Бартоломе не выпустил его и в сопровождении Коринны и Фредерика внес в оружейный зал.
— Вы что, даже за ребенком уследить не можете? — проворчал рыцарь, переводя взгляд с одного на другого.
Мишель потупилась под взглядом рассерженного брата. Николо со скрещенными на груди руками встал в дверях, чтобы преградить путь к бегству, и начал глядеть в потолок. Фредерик и Коринна опустились на колени рядом с ложем лежавшего без сознания Оноре и делали вид, что ничего не слышат.
— Вы должны были привязать малыша, — проговорил Бартоломе.
— Он больше не убежит, — попыталась успокоить брата Мишель. — Я сейчас позабочусь о его руке. Затем я…
— Можешь не трудиться! — закричал ей ребенок.
Тощий как жердь мальчишка воинственно выпятил подбородок, крепко прижимая к телу раненую руку. Он стоял, не двигаясь, но взгляд его блуждал по окнам. Мишель поняла, что он думает о том, к чему приведет его прыжок — к свободе или смерти.
— Я хочу помочь тебе, — приветливо сказала она.
— Какой смысл перевязывать мне руку, если через пару часов меня сожгут на костре?
— Никто не сделает ничего подобного. Я…
— Ты лжешь! Я слышал, что он сказал. — Мальчик кивнул в сторону ложа Оноре. — Здесь приказывает он. Ты сделаешь то, что он скажет.
Мишель пристально посмотрела на мальчишку. Он был грязен, волосы растрепаны, одежда порвана. Сколько он продержался здесь один, в деревне, полной трупов? Даже теперь, с рукой, которая наверняка страшно болела, в ожидании возможной смерти, он не умолял о помиловании, а упорно защищался. Он будет хорошим рыцарем.
— Мы все шестеро — рыцари ордена, — спокойно ответила она. — Ни один из нас не командует другими.
Она развязала тесемки камзола и указала на дерево, вышитое на рубашке ярко-красными нитками.
— Мы принадлежим к Новому рыцарству. Тебе нечего бояться. Как тебя зовут, кстати?
Несколько мгновений мальчик как завороженный глядел на герб. Потом покачал головой.
— Этого не может быть. Лгуньям я своего имени не называю. Новые рыцари выглядят совсем не так. Отец бился с ними бок о бок и часто рассказывал о них. — Он указал на вороньи маски на столе. — Рыцари такое не носят.
Мишель снова стянула тесемки камзола. День, начавшийся задолго до рассвета, мертвые, которых она видела, — от всего этого она устала. Она начинала терять терпение в сражении с этим упрямым ребенком.
— Сейчас ты сядешь на стул, малыш, и заткнешься. Я перевяжу твою руку, потому что если эти раны не обработать, то через неделю руку придется отрезать.
Мальчик отшатнулся от нее.
Фредерик быстро вскочил, загораживая парню проход, схватил за волосы и потянул обратно. Мальчик потерял равновесие и больно ударился о пол. Рыцарь поставил ногу ему на грудь и прижал к полу.
— Не все так терпеливы, как сестра Мишель, — запальчиво воскликнул он, кладя руку на гарду рапиры. — Не стоит считать, что я не ударю тебя только потому, что ты ребенок. Ты очень сильно ранил моего брата по ордену. От меня прощения не жди.
Мишель тоже была раздражена. Ее терпение лопнуло! Руку ему она обрабатывала исключительно из чувства долга.
Оноре застонал, потом начал моргать. Лицо его было белее мела. Мишель глядела на него, открыв рот. Он должен лежать без сознания еще несколько часов! Никто не может так быстро оправиться после того, как ему прижгли рану каленым железом.
— Вы уже все закончили в деревне? — Голос Оноре был слабым и дрожал.
Покончил с молчаливым удивлением рыцарей Бартоломе:
— Нам придется остаться на несколько дней. Трупы в каждом доме. Я даже не знаю, где взять столько дров для погребальных костров.
— Еще выжившие есть?
— Нет, похоже, только этот мальчик.
— Тогда нужно снять стропила с нескольких крыш — вот вам и дрова. — Оноре попытался сесть, но вскоре сдался и опустил голову на скатанное валиком одеяло, служившее ему подушкой. — Вы чувствуете это? — Голос его понизился до шепота. — Ребенок! В нем есть что-то такое… Должно быть, он подкидыш. Его принесли сюда Другие… Я чувствую его, когда закрываю глаза. А вас, братья мои и сестры, нет. Его нужно сжечь. Он — Зло.
— Это неправда! Я Люк, сын оружейника нашего графа. Не вожусь я ни с какими Другими, — возмутился мальчик. — Никто здесь, в Ланцаке, с ними не якшается.
— В руинах мы видели языческую богиню, мальчик, — раздался бас Николо. — Видели мы и дары у подножия статуи. Не нужно думать, что мы глупы.
— Да это же просто красивая статуя, — заметил Люк.
По его голосу было понятно, что он знал, как много она значит.
— Ты знаешь, почему ты единственный, кто еще жив, Люк? — приветливо проговорил Оноре.
Казалось, он обрел новые силы. Мишель спросила себя, не могло ли желание увидеть, как сожгут ребенка, придать ее товарищу столько сил, что он забыл о своей ужасной ране. Девушка с грустью подумала о том, как они были близки когда-то и как сильно изменили его мрачная Друсна и война в лесах.
— Почему ты единственный выжил, а, мальчик?
У Оноре едва хватало сил говорить так, чтобы его можно было слышать. Но он выбрал тот же тон, каким, насколько было известно Мишель, допрашивал еретиков. Голос его был чарующе приветливым. Так он говорил на допросах женщин и детей, когда чувствовал, что еще немного — и они сломаются и признаются во всем. Даже в том, чего никогда не совершали, в надежде на то, что тогда он будет к ним милостив. Это Мишель ненавидела в нем еще тогда. Как он мог поступать так же с этим мальчиком? Это ведь абсурд — считать, что ребенка подбросили Другие! Вот уже сотни лет прошли с тех пор, как они изгнали детей альвов из этих земель! Даже если несколько заблудших крестьян и пастухов до сих пор оставляют свои дары у подножия старинной статуи.
— Ты никогда не спрашивал себя, почему все они умерли, мальчик? — продолжал Оноре. — Не мучило это тебя? Прислушайся к голосу своего сердца. Разве ты не знаешь ответ?
— Ну все, хватит! — набросилась Мишель на своего брата по ордену. — Оставь его в покое!
Ни боль, ни угроза смерти не могли заставить мальчика плакать. Но теперь у него в глазах стояли
