перестал, в церковь носу не кажешь! Вот и не диво, что воровать тебя потянуло! Да еще святой исповедью облегчить душу не хочешь!» Мартин смекнул, что с разгневанной женою сейчас сладу не будет, и примолк. А Ружена решила, что муж усовестился и покорился. Бросила донимать его. Но на другой день Мартин начал покряхтывать и прямо с утра взялся растирать себе плечо и колено спиртом. Жалобился, охал, но и поругиваться не забывал. Ружена сперва недоверчиво обходила мужа сторонкой, а потом обрушилась на него:
— И что это ты тут колдуешь с этим спиртом? С утра уж поллитровку извел на колено!
— Не видишь разве, ревматизм меня одолел! Такую боль и худшему врагу не пожелаешь, а тут изволь терпи ее!
— Ревматизм? — Ружена сделала большие глаза. — Скажите пожалуйста! — фыркнула она с презрением. — У меня, что ли, нет ревматизма? И в плече, и в ноге, о пояснице уж и говорить нечего!
— Ээ, ревматизм ревматизму рознь! Мне-то и согнуть колено невмочь, а левое плечо и вовсе как отнялось! Как бог свят, мне б сейчас ни за что и на колени не встать — хоть убей.
— А к чему это стояние на коленях ты помянул, а? — насторожилась Ружена.
— Просто так, чтоб ты знала.
— Чтоб что я знала?
— Что не могу на колени встать.
— Так уж и не сможешь?
— Разрази меня бог!
— Ну-ну, не божись!
— Право слово, не встать мне!
— Я-то знаю, с чего ты вдруг так занемог, — пригрозила ему жена. — Исповедаться неохота!
— Охота-неохота, теперь это дело — десятое. Сама видишь, что не стать мне на колени… А позорить тебя в церковь не пойду, стоймя-то еще оскорблю кого…
Ружена вдруг взяла да расплакалась. А успокоившись, жалостливо спросила мужа:
— С кем же я пойду на исповедь, неужто одним-одна?
Она побрела прочь, а Мартин, беспомощно дернув плечом, поглядел ей вслед. Когда захлопнулась за ней дверь, он обронил словцо, другое — просто так, скорее себе в утешение.
— Что ж, раз не с кем — захвати собаку. Может, и ей требуется исповедь! А то брешет, шельма, из рук вон…
Три дня после исповеди — а ходила Ружена с дочерью Кристиной — она с мужем и словом не обмолвилась. Первый день Мартин еще старательно растирал себе колено,
на другой день, оставив это занятие, заскочил к Гершу на стопочку, а на третий — и вовсе нализался с Ондреем Надером и Петером Гунаром. Пили и у стойки, и за столом, а потом стали подначивать Петера Гунара, лесного управителя, — он славился сильным рукопожатием.
— Петер, ну-ка, сожми мне руку! — предложил старый Ондрей Надер, забывший за палинкой о злосчастной кончине сына.
— Отстань! — оттолкнул его руку Гунар.
— Ну-ка, сожми!
— Да иди ты!
— Сожми, говорю!
Петер Гунар схватил Надерову руку и стал сжимать. Сдавливал ее не спеша, но все крепче.
— Ой-ой-ой-ой-ой, пусти меня, ой-ой-ой-ой-ой! — расстонался Надер.
А Петер Гунар давай еще сильнее — Надер от боли аж брякнулся на колени на голый мазаный пол. Тогда Гунар отпустил его.
— А теперь угощай! — бросил он Надеру.
Угощались долго, до вечера.
— Опрокинем еще по одной! — то и дело повторял Надер.
— Да уж хватит, пожалуй, наугощались! — отозвался немного погодя Мартин.
Выдержали под завязку, потом кликнули корчмаря.
— Угостили бы мы тебя, да уж не на что. — Петер Гунар печально посмотрел на корчмаря, потом обвел взглядом товарищей.
— На тебе пять крон, заказывай! — Корчмарь Герш сунул в руку ему деньги и сам подсел к столу.
Выпили, корчмарь подозвал жену Рахель.
— Видела, Рахель, ребята угощали, теперь мой черед!
— Ну как же, как же! — поддакнула Рахель и принесла еще палинки.
Когда они расстались, уже светил месяц. Собаки взлаивали на него. Там и сям по всему селу сладострастно выли кошки. Влюбленные парни и девки вздыхали под навесами домов. Откуда-то издалека ветер принес шум ночного поезда. У развесистой липы на площади сновал недовольный кот.
— Ой, ребята, подите сюда, зайцев тут — тьма! — подзывал приятелей Петер Гунар.
Утром Мартин Пиханда проснулся поздно.
— Ох и наозорничал ты, ох и наозорничал! — повела речь Ружена.
— Пошла бы и ты со мной! — буркнул он.
— Черного кобеля не отмоешь до бела!
Мартин взял да и зарезал в сердцах барашка. В обед, когда он доедал бараний гуляш, заявился священник Крептух. Старый Пиханда предложил ему палинки, но священник отказался.
— А гуляша не отведаете?
— Пока воздержусь! Карта Австралии у вас найдется? — спросил священник.
— Есть старая, португальская, правда, изрядно потрепанная…
— Пойдет…
Пиханда повел гостя в свою комнатенку, и, пока он искал в шифоньере карту Австралии, священник зорко осматривался. Где в книжку заглянул, где брошюрку полистал. Когда Пиханда разложил на столе карту, Крептух уже держал в руке две атеистические книжонки. Он ткнул пальцем в центр Австралии и обрушился на Пиханду:
— А ведомо ли вам, что за люди обретаются в этих пустынях и степях? Отлично небось знаете, что это примитивные и отсталые язычники, люди жестокие, дикие. Людоеды! И из вас получится нечто подобное, ежели будете читать и верить этим непотребным и безбожным измышлениям!
Священник, вскинув руку, замахал перед глазами Пиханды атеистическими брошюрами.
Мартин Пиханда повеселел, рассмеялся.
— Есть еще время, Пиханда, есть еще время! — предостерегающе сказал патер Крептух и с отвращением бросил брошюрки на пол.
— Время для чего, пан фарар?
— Для спасения! Ибо, как говорится в Писании: «А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении пред Господом, Богом твоим, или судьи, тот должен умереть…»
Пиханда открыл шифоньер и вытащил из него карту полушарий. Расстелил на столе и движением руки подозвал к себе патера Крептуха.
— Это наша Земля. Здесь, здесь и здесь живут христиане. Тут, тут и тут, да и тут вот — магометане, — повел речь Пиханда. — Там, там, там, там и там — буддисты, а вон там индуисты. Вы хорошо знаете, что каждый из них верит з своего бога. Один в Аллаха, другой в Будду, мы в Спасителя… И нас даже не большинство. Скажите мне, пан фарар, который из всесветных богов самый главный, самый правильный? Которого бояться и в которого верить?
— Не богохульствуйте, Пиханда! Бог един! Когда в него уверуете, дождетесь спасения!
Священник Крептух осенил Мартина Пиханду крестным знамением и поспешно вышел. Пиханда тяжело вздохнул. Он аккуратно сложил на столе карты и, снова спрятав их в шифоньер, прокричал в темное его нутро:
— Ну а в самом деле: есть бог или нету?
Чуть подождал. Ни звука. Улыбнувшись, он затворил дверцы. И весело воскликнул:
— Не у каждого в шифоньере спрятан целый мир! Значит, я и есть бог!
Он сел и принял подобающий глубокомысленный вид.
