имперскую эпоху, эти полудиалекты не развивались. Они и влияли на литературный язык, но очень слабо; важнее было растворение местных простонародных говорков в русском литературном языке. Не то сегодня… Многие слова в Новороссии стали произноситься по–другому, С другим ударением или акцентом. Порой странно звучит речь «тутэйшего» — особенно для приехавшего из другой части страны.
Сибиряку дико наблюдать, как живут люди в станицах и городках? Частная застройка, но притом много асфальта, кирпичные дома в два этажа, огороды и скотина у всех, но городской образ жизни. Ни город, ни село. Вечерами они садятся в «чистых» садиках под виноградными беседками, пьют чай и сухое вино (не водку). Дико потому, что это какой–то особый образ жизни, не сельский и не городской, и потому, что в Сибири нет ничего подобного.
Не только донские, но и кубанские казаки в годы пере стройки все активнее заявляли о себе как о нерусских народностях или в лучшем случае как об «особых этносах российского суперэтноса». Серьезные ученые смеются, когда в их присутствии рассказывают байки о тюркском племени касс–саки, давших, якобы, начало казакам на Дону. Но что поделать! Массовое народное сознание весьма мало формируют монографии и материалы конференций и конгрессов. А вот пришедшиеся «в жилу» исторические байки — очень даже формируют.
Большая часть тех, кто называет себя казаками сегодня, не имеет никакого отношения к историческим казакам, но ведь и это не очень важно.
Точно так же и русские Приднестровья часто заявляют о себе как об особом этносе, который должен иметь собственную государственность.
На Северо–Западе о санкт–петербургском субэтносе русского этноса говорят вполне серьезно. В Великом Новгороде восстановлены исторические названия улиц (и улица Гагарина, например, названа теперь Федоровский ручий, с ударением на первом слоге слова «ручий»), а самосознание исторической преемственности от Древнего Новгорода немало помогает в сплочении общества для решения общих проблем — там может возникнуть новый узел этногенеза. Не устрой еще Иван III погрома Древнему Новгороду, и уже сегодня Северо–Запад был бы населен особым этносом, отличающимся от москалей не меньше, чем украинцы и белорусы. Судя по всему, теперь этот процесс начинается опять (а может быть, в Санкт–Петербурге шел уже давно и только не был отслежен).
Если появляются «тутэйшие», а уж тем более субэтносы — появляется и требование политического отделения. Народ творит свое государство.
Перспектива разделения русского народа — это перспектива распада русских территорий Российской Федерации. Такая перспектива кажется россиянину дикостью, фантасмагорией, абсурдом …
Большинство русских при одних только попытках обсуждать это явление буквально обхватывает голову руками или затыкает уши: «Об этом нельзя даже говорить… Даже думать!» Это как раз тот самый случай, когда явление воспринимается настолько болезненно, что сама попытка рационально обсуждать его вызывает страдание и как следствие — желание немедленно сменить тему.
РАСПАД СОБСТВЕННО РОССИИ
Но независимо от желаний или эмоций людей, процесс последние годы идет полным ходом. История уже доказала:
вполне возможны жизнеспособные русские государства и вне огромной традиционной империи. В 1918 году Войско Донское отделилось от рушившейся империи и совсем неплохо существовало как самостоятельное государство. Так же, совсем не испытывая особенных проблем, существовала три года Дальневосточная республика, а Русская Маньчжурия дожила до 1945 года. Характерно, что окончивших Политехнический институт в Харбине англосаксы считали очень квалифицированными людьми, и многие из них принимали участие в создании СВЧ–печей, ЭВМ и прочей электроники; а русские археологи из Маньчжурии сделали несколько интересных открытий. Уже эти факты свидетельствуют, насколько жизнеспособна была Русская Маньчжурия — осколок русской провинции, оказавшийся за пределами СССР.
Новые этносы требуют для себя новых государств — это естественно. Но и государства порождают новые этносы. Русские в Великом княжестве Литовском стали белорусами. Русские на землях, отошедших под Польшу, стали украинцами. А главное — новые государства могут возникать и до того, как появятся новые народы.
К сожалению, в России очень мало известны работы санкт–петербургского ученого С. Б. Чебанова: увлекаясь самим процессом исследования, он практически не публикует своих результатов. Он предполагает ведение «московско–петербургских войн» за территорию между 2030 и 2040 годами. Американские футурологи предполагают, что между 2030 и 2040 годами может вспыхнуть война между Китаем и Москвой за Сибирь. Если правы и они, и Чебанов, это десятилетие окажется для России куда как жарким.
Если основная территория России окажется разорвана на два враждующих государства, между этими центрами начнется и формирование разных этносов. Тем более, очень вероятно, что и политический строй этих двух государств — Московской России, Московии, И Петербургской России, Петербургии, — окажется очень различным.
ЛИЧНЫЙ СЕМЕЙНЫЙ АСПЕКТ
Причем заметьте — исторические судьбы этих новых стран могут оказаться чрезвычайно различны! У русских людей (в том числе близких родственников), оказавшихся в разных государствах, могут появиться совершенно различные возможности, перспективы для какой–то интеллектуальной деятельности… и вообще для любой деятельности.
Впрочем, эти проблемы тоже совсем не новы. Попробую показать их на примере выдуманной мною семьи. Выдуманной — но повторяющей судьбы многих и совершенно реальных. Представим себе, что в конце I века жил в Риме почтенный гражданин Гней Помпей. Жил и жил и имел двух сыновей — Гнея Юлия и Гнея Секстина. Сыновей Гней Помпей растил в представлен иях о том, как хорошо служить Великому Риму, и в результате Гней Секстин ушел с Траяном на Дунай. Служил он хорошо, исправно резал даков и фракийцев и в установленное время, отслужив 20 лет, стал ветераном и получил большой клин земли. Он женился на даме из романизированной местной семьи и завел хозяйство и семью, как подобает ветерану.
А Гней Юлий пошел служить в Британию. Там он тоже служил хорошо и тоже получил землю где–то под Лондинумом, где и завел семью и хозяйство.
Пока жив был счастливый папа и дедушка, Гней Помпей, оба брата с детьми хотя бы раз в два, в три года собирались в его доме в Риме. А потом деньги из колоний помогли купить виллу близ Байи, и внуки Гнея Помпея росли не только дома, но и часть года — на этой вилле. Да только вот году так в 150 Гней Помпей тихо помер, объевшись то ли соловьиных языков, то ли сваренной в варенье курицы, и в семье появилось уже два родовых гнезда, разделенных 2 000 километров.
Семьи разделили наследство, в том числе личные вещи предка. В Британию увезли молоток и фартук, а на Дунай — циркуль, принадлежавшие Гнею Помпею.
Какое–то время, еще поколения два, поддерживались отношения, — благо, родственники были еще близкие, прекрасные дороги надежно связывали империю, а язык и культура — едины. Дом Гнея Помпея и вилла под Байями вмещали полчища юных Гнеев из разных провинций, и эти поколения продолжали осознавать семью, как нечто пока еще единое.
А потом грянул «кризис III века»; войны и восстания надолго разорвали империю, и связи поневоле пришлось очень сильно сократить. То есть память друг о друге потомки Гнея Помпея сохранили и даже иногда встречались. Но теперь не раз в три года встречались и жили на общей вилле целые семьи, а раз в поколение общались взрослые мужчины. А потом и дом, и вилла в Италии как–то незаметно были проданы и уже не служили общим родовым гнездом. Особой жалости это не вызвало, потому что к тому времени потомки Гнея Помпея и на Дунае, и на Темзе перестали чувствовать Италию своей родиной и уже не так сильно хотели растить в ней новые поколения.
Память о родственниках сохранялась, но общения между двумя ветвями семьи, конечно, не было
