Глава
Третий день атакуют нас неандертальцы, Своим ревом пугая измученных наших коней.
О. Штернберг
Редкая удача — прочитать собственные мысли у человека с совсем другой биографией, принадлежащему к другому поколению. Мне выпала такая удача в архиве НТС, во Франкфурте–на–МаЙне. И я предоставляю слово Сергею Рафальскому, — пусть скажет то, что мы оба думаем: «От крымской эвакуации и Константинополя и по сию пору эмиграция не переставала говорить и спорить об ответственности за революцию. Хотя — по совести — всегда и везде и при всех обстоятельствах за революцию ответственна допустившая ее власть. Но поскольку за границу выехали близкие родственники допустивших, всю вину они поспешили переложить на самое яркое явление дореволюционной российской жизни — на интеллигенцию. Она–де подготовила революцию.
И нужды нет, что Российская империя не была в мировой истории исключением: у всех более или менее цивилизованных народов находились милостивые государи, подготовлявшие революцию, но не у всех она происходила. Просто потому, что подготовить ее так же невозможно, как по желанию вызвать грозу или извержение вулкана» [95, с. 9].
По своему желанию извержение вулкана вызвать трудно… Можно разве что задним числом рассказать, как именно ты его вызывал. Но когда извержение началось, можно свести счеты с личными врагами под видом жертв извержения, можно поживиться имуществом обывателей в брошенных ими домах.
Само же «извержение» породило, по справедливости, правительство Российской империи, но, конечно же, не какими–то действиями в 1916 или в 1917 году. Скорее уж не действиями, а бездействием, и не в последний ГОД, а последние сто лет, если не больше.
К 1917 году над Российской империей «висели» те же самые проблемы, к которым приступал еще Александр I. Проблемы, неразрешенные на протяжении ста лет, и взорвали империю. «Земельный вопрос, как груз динамита, лежал в подвалах российской государственности, и роковую случайность можно было предотвратить, только эвакуировав постепенно этот опасный исторический реликт» [95, с. 36].
Но разве же только земельный?! А вопрос о политической власти? Победоносцев «-ни на минуту не сомневался, что Россия может сохраниться только самодержавная, но он и сам не видел тех сил, на которые может опереться монарх» (80, с. 41].
Не он один! В начале ХХ века царь и ближайший круг приближенных к нему людей тоже судорожно цеплялись за власть, но одновременно были не в силах найти никакой опоры ни в одном классе общества.
«Если нет политических и общественных сил, на которых держится империя, то получается — все держится исключительно на личности монарха. Однако эта исключительная воля царя и делала проблематичным будущее государства:. Насколько этой воли хватит, и что будет после Александра? Царь был, в сущности, один, и никаких самодействующих основ для будущего сохранения мира и порядка внутри государства не было заложено» [80, с. 41].
А разделение народа на русских европейцев и русских туземцев?! Об этом мало изученном национальном позоре я уже писал (4], да, видно, еще мало. Насколько он страшен и глубок, Показывает хотя бы такой факт. Во время Гражданской войны 1917- 1922 годов с красными воевала вовсе не только Белая армия. Воевали народные, в основном крестьянские повстанцы, так называемые «зеленые», но что характерно — воевали не вместе с белыми, а сами по себе. Так глубоко было народное недоверие к «господам», что и общая беда не сближала.
А национальный вопрос? Идиотская политика мелочных, стеснительных ограничений, тихого удавливания евреев? Национальные противоречия, раскол империи как таковой — тоже часть смуты 1917 года, не лучше и не хуже всех остальных. В конце концов, не случайно же римляне четко делили пролетариат на внутренний и внешний.
Очень может статься, в мирное время еще долго удавалось бы оттянуть катаклизм, даже не решая проблем.
«Произошло то, что обычно называют революцией, но что не было ею. Революция началась после падения монархии, а самодержавие самосильно рассыпалось в прах» [95, с. 49]. Говоря попросту, «стихийно обрушилась, словно источенный термитами деревянный дом, внешне могучая империя наша …» [95, с. 39].
КТО «ГОТОВИЛ РЕВОЛЮЦИЮ»?!
Никто не ожидал такого поворота событий. Никто не готовил падения «источенного термитами дома».
— Это что, бунт?! — вскричал Николай II 23 февраля 1917 года.
— Нет, Ваше Величество, это революция, — почтительно ответили ему.
Придворные хотя бы поняли, что это 'начало революции… Вот большевики были куда менее проницательны.
«Мы, старики, может быть, до будущей революции не доживем», — произнес Ленин за два месяца до февраля 1917 года.
«Нет и не будет никакой революции, движение в войсках идет на убыль, и надо готовиться к долгому периоду реакции», — говорил большевик Юренев уже 25 февраля 1917 года.
«Накануне революции большевики были в десяти верстах от вооруженного восстания», — полагал историк–большевик Покровский — а он много что знал и очень обо многом мог судить. Так же не готовы к событиям и другие партии:
«Революция застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев, спящими», — так говорил эсер Мстиславский.
«Революция ударила, как гром с неба и застала существующие общественные организации врасплох», — это слова другого эсера, Зензинова.
В общем, «ни одна партия не готовилась к перевороту… То, что началось в Питере 23 февраля, почти никто не принял за начало революции», — говорил меньшевик Н. Суханов.
И даже когда стало понятно, что это революция, а не случайный кратковременный бунт; события оставались грозно непонятными даже для самых активных участников. «На нас несется вал, который, если мы с ним не справимся, — всех нас сметет», — произнес Павел Николаевич Милюков, принимая Министерство иностранных дел в 1917 году.
Вероятно, П. Н. Милюков и люди его общественного класса вполне искренне видели множество аналогий между событиями 1917 года в Петербурге и 1789 года в Париже. Действительно: там революция — и здесь революция. Там все против короля — и здесь все против царя.
Чуть позже возникнет новая аналогия — Версальское правительство 1871 года против взбесившейся Парижской коммуны. Там во главе версальцев встал крупный ученый, историк Тьер (и подавил Парижскую коммуну, что характерно). Ну как тут Милюкову не провести аналогию с собой! Тоже крупный историк, и тоже в тяжкую годину пошел в политические деятели ….
Но у французских историков давным–давно вызывали смех эти слишком уж прямые аналогии. Слишком очевидно, что аналогии с любой из французских революций — 1789, 1830, 1848, 1871 годов — очень относительны и условны. Кучка образованных русских людей в больших городах и в столицах действительно хочет либеральной (если угодно — буржуазной) революции. Эти люди искренне хотят парламента, свободы слова, народного представительства, европейского пути развития, права на предпринимательство… словом, всего того, о чем писали Обручев и Гарин–Михайловский по поводу освоения Дальнего Востока и Аляски.
