выявления присутствия призраков, составите отчет, посоветуете, что делать, и уберетесь восвояси.
— Это не всегда так просто.
— Так ему казалось. Но его главная тревога — население Слита. Боюсь, что семейство Локвудов оставило плохой след в истории по отношению к людям, как говорит отец, и он не хочет оживлять старое недоброжелательство. — Заметив интерес Эша, она продолжила: — Среди наших предков были неудачные господа здешних мест, некоторые из них имели совершенно подлую репутацию, и я расплачиваюсь за это. Честно говоря, я никогда не интересовалась историей Слита. Меня отправили в пансион, когда мне было семь лет, и даже на каникулы мама увозила меня куда-нибудь, обычно за границу, а отец оставался выполнять свои обязанности, так что я никогда не чувствовала себя частью местного общества. А последние годы заняли университет и работа за границей.
— Мне по-прежнему хочется узнать об этих скелетах у Локвудов в шкафу.
Грейс улыбнулась, и он ощутил ее теплоту.
— Я же говорю, я сама мало знаю об этом. Да особенно и не хочу знать.
— Даже из любопытства?
— Ну, рискуя возбудить у вас аппетит, могу сказать, что как-то я услышала, что один из моих предков, Себастьян Локвуд, был большим другом и помощником сэра Френсиса Дэшвуда. Думаю, это заинтересовало меня минут на десять.
— Дэшвуда?
— Вы, конечно, слышали о нем? — Ее улыбка стала озорной. — Я думала, в Институте есть картотека, содержащая всю информацию об этой выдающейся личности.
— Ах, да. Сэр Френсис Дэшвуд, распутник и оккультист, основатель Клуба Адского Пламени, тайного общества поклонников дьявола. Да, ваш родственник попал в милую компанию.
— Его фамильное поместье было не так далеко отсюда. Он устраивал свои оргии и сатанинские ритуалы в меловых пещерах, которые сам вырыл. Себастьян Локвуд был членом тайного братства, и в середине восемнадцатого века они всячески позорили эти места.
— О, это уже скелет. И этот ваш предок был — как вы это назвали? Скуарсон?
— Да. Это моя мать рассказала мне о нем и, помню, очень, сердилась. Не знаю, почему это так ее задевало — мне это показалось забавным.
— Не удивительно, что ваш отец не позволяет мне добраться до церковного сундука, особенно если у вас и другие предки того же сорта. Интересно было бы почитать эти записи.
— Надеюсь, он был самой паршивой овцой в стаде. Если нет, то к поколению моего отца Локвуды здорово переменились. Я не могу себе представить отца, вовлеченным в нечто подобное, а вы?
Эш улыбнулся ей в ответ, хотя улыбка не коснулась глаз.
— Думаю, нет. Вы не возражаете, если я закурю?
— Даже в такой прекрасный день вам нет дела до загрязнения окружающей среды, не говоря уж о ваших легких?
— Это помогает мне думать.
— Вы только думаете, что помогает.
— Ну ладно, это помогает мне думать, что помогает думать.
— В таком случае, на здоровье.
— Можете чувствовать свое превосходство. — Он полез в карман и ничего не вытащил. — Эх, что-то мне кажется, что курение сейчас не поможет.
— Хорошо. Дольше проживете.
— Да, минуты на две.
— В свое время вы оцените эти две минуты.
— У меня будет время в последний раз закурить.
Она рассмеялась, радуясь, что шутливая беседа разрядила напряженность между ними. Но Эш все испортил своим вопросом:
— Как долго болеет ваш отец, Грейс?
— Уже третий раз вы спрашиваете о здоровье моего отца. Не понимаю, почему это для вас так важно.
— Я не говорил, что это так важно. Любопытно, вот и все.
— В этом нет ничего таинственного. Здоровье отца стало ухудшаться вскоре после смерти матери, хотя артрит в руках мучит его уже несколько лет. Но только недавно отец так сдал.
— Он показывался врачу в последнее время?
— Несколько месяцев назад, когда не смог больше выносить моих надоедливых просьб. Истощение, умственное и физическое, несколько повышенное давление — вот вердикт доктора. И артрит не улучшает положения.
— Сегодня он выглядел неважно.
— Я попросила доктора Степли зайти на неделе посмотреть на него. И не собираюсь предупреждать отца до последнего момента.
— Доктор Степли — деревенский терапевт?
Грейс кивнула.
— Он присматривает за нашей семьей, сколько я себя помню. Думаю, ему пора на пенсию, но он упрям, как мой отец. Наверное, будет продолжать практику, пока не свалится во время обхода.
Реактивный самолет высоко в небе виднелся сверкающей точкой и оставлял за собой тонкую, почти призрачную линию. След разбухал и растворялся в разреженном воздухе.
— Вот что осталось от Локвуд-Холла.
Эш посмотрел, куда указывала Грейс, и увидел вдали серые развалины. Приглушенная зелень холмов позади подчеркивала безжизненность изломанных камней.
Эш снял пиджак и повесил на руку.
— В прежние дни дом, должно быть, имел величественный вид, — заметил он, вместе с Грейс приближаясь к руинам.
— Во многих отношениях — да.
Эш взглянул на нее:
— Вы как будто не уверены.
— У нас до сих пор есть картина с изображением Локвуд-Холла, каким он был в восемнадцатом веке, — и да, я думаю, это было внушительное здание. Но мне оно никогда не нравилось. Его архитектура всегда казалась мне какой-то холодной; возможно, картина просто плохо написана.
— Я бы хотел увидеть ее.
— Хорошо. Она в кабинете у нас дома. Некоторые восхищаются как зданием, так и картиной, так что мое мнение может показаться вам не слишком заслуживающим доверия.
— Довольно часто бывает, что люди ощущают неприязнь к некоторым местам.
— К дому моих предков? Я должна бы гордиться его историей, как и его величественностью.
— Может быть, на вас влияет сожаление о том, как много Локвуды утратили за все эти годы.
— Я не проклинаю судьбу за утрату того, что мы имели.
В ее ответе не было резкости, просто твердое убеждение, и Эш решил, что ему это нравится. Эта женщина не хнычет, как новые бедные.
Ее саму словно смутила собственная откровенность:
— Я показалась вам сварливой?
Он не удержался от смеха:
— Нет, возможно, просто возмущенной.
К ней снова вернулось хорошее настроение.
— О, я умею возмущаться. Вам надо послушать, когда отец говорит со мной о религии. После этого мы можем несколько дней дуться друг на друга.
— Как вам удалось не стать религиозной? Вам, дочери викария?
— Это все равно что жить в магазине кондитерских изделий. Можно потерять аппетит к сладкому, когда кругом его навалом. Под конец и мама чувствовала то же. Хуже того — я думаю, под конец ее тошнило от религии. Но это не значит, что я не верю во Всевышнего или загробную жизнь. Наверное, это догма и ритуал
