Коллегии, полученной им между двумя заседаниями. Этот документ заслуживает того, чтобы его привести полностью, но очень неразборчивый почерк Свидерского не позволил прочесть некоторые отдельные слова:
«Ознакомившись с содержанием резолюции, принятой в окончательной редакции Коллегией в заседании 5 января для внесения в ЦК партии, считаю нужным заявить Вам, что принятая резолюция, не вызываемая обстоятельствами (нрзб.) может не укрепить, а ослабить позиции, занятые Коллегией в продовольственном вопросе. Резолюция (нрзб.) в том случае могла бы быть полезной, если бы можно было рассчитывать на принятие ее в ЦК. Но (нрзб.) можно сказать, что она будет или отвергнута ЦК, или не принята последним на рассмотрение. И произойдет это не вследствие нежелания ЦК еще и еще раз санкционировать незыблемость продовольственной политики и выразить доверие Коллегии Компрода в настоящем ее составе, а вследствие того, что принятая Коллегией резолюция ни с какой точки зрения не может быть приемлема для ЦК (нрзб.). Коллегия получит удар, который сделает ее еще более „одинокой“ в борьбе за проводимые ею основы продовольственной политики. После неизбежного провала резолюции (нрзб.). Все будут считать себя вправе вести открытую кампанию как против самой продовольственной системы, так и против ее выразителей. Положение неминуемо создастся (нрзб.) тягостными, что Коллегия лишена будет возможности в случае провала резолюции уйти в отставку. Таким образом своей резолюцией Коллегия (нрзб.) рубит тот сук, на котором сидит, поддавшись чувствам, исключающим возможность спокойного обсуждения создавшегося положения.
Все это я считаю нужным заявить Вам в дополнение к сказанному мной на заседании Коллегии 5 января. Настоящее мое мнение прошу считать особым мнением и приложить к протоколу вчерашнего заседания Коллегии.
Член Коллегии А. Свидерский»[315].
Соображения Свидерского не показались убедительными большинству: Н. П. Брюханову, О. Ю. Шмидту, В. Н. Яковлевой, А. Л. Шейнману, А. Б. Халатову. Поэтому Цюрупа, Свидерский и примкнувший к ним А. А. Юрьев остались в меньшинстве. Цюрупа тогда заявил, что не подпишет от имени Компрода резолюцию большинства. Все же заявление в ЦК от большинства находящихся в Москве членов Коллегии Наркомпрода было отправлено, и таким образом в верхушке продовольственного ведомства оформился раскол, который вскоре привел к обострению конфликта в Коллегии и ее перетряске. Но, как оказалось, Цюрупа и Свидерский недооценили степень доверия политике Наркомпрода со стороны центральных партийных органов, так как Политбюро через некоторое время выполнило все требования, содержавшиеся в заявлении большинства Коллегии.
Может показаться, что все эти сражения за самостоятельные заготовки и свободный провоз не заслуживают громкого названия борьбы за новую экономическую политику. Но это только на первый взгляд. Борьба за замену продразверстки натуральным налогом есть лишь один из вариантов подступа к стенам военно-коммунистической крепости. С другой стороны ее штурмовали с лозунгами свободного обмена. Как известно, НЭП заключал в себе два основных элемента — налог и свободную торговлю. В сущности, сам по себе налог не имел отношения к НЭПу, к развитию рыночных отношений. Налог четко отграничил ту часть собственного продукта, которой крестьянин мог свободно распоряжаться. Вот она-то сотворила и рынок, и НЭП. Социалистическое государство, декретировав налог, не сразу согласилось на свободную торговлю, она была признана только через полгода после X съезда РКП(б). Предлагая в качестве первого шага не налог, а свободный обмен, сторонники перемены экономической политики сразу брали «быка за рога» и, что любопытно, нередко представляли второй шаг в виде узаконения излишков у крестьян путем установления правильного обложения, т. е. налога. Последовательность проведения реформ во втором варианте была обратной первому, в силу чего он являлся более радикальным, и натуральный налог должен был бы смягчить резкость перехода от старой экономической политики к новой, от тенденции к тотальному распределению к значительному развитию рыночных отношений.
Первый и второй варианты пути к НЭПу исторически различаются. Второй вариант был присущ начальному периоду военного коммунизма в 1918–1919 годах, первый — для 1920 года. Эта особенность связана по крайней мере с тремя обстоятельствами. Первое: в 1918–1919 годах крестьянство испытывало более сильные колебания между революцией и контрреволюцией, чем в 1920 году, и новый государственный аппарат не был еще настолько развит и влиятелен, чтобы можно бы было провести налог. Типичный пример — Украина, где ситуация 1918 года сохранялась вплоть до 1921 года. В 1920 году разверстка требовала официально от украинских крестьян только часть излишков хлеба, т. е. была налогом в полном смысле слова, но и это не удавалось собрать. В то время острили: якобы для того, чтобы с Украины отправить один эшелон с хлебом, нужен один бронепоезд. В подобных условиях путь к налаживанию экономических отношений с деревней виделся в оживлении свободного обмена без налоговых гарантий.
Второе: в 1918–1919 годах у государства еще сохранялись значительные товарные запасы, которые можно было использовать для обмена. В 1920 году их осталось уже очень немного.
Третье: до 1920 года крестьянство, его основная масса еще имела излишки хлеба на обмен. В 1920 году крестьянское хозяйство, особенно Европейской России, по известным причинам превратилось в натуральное и уже ни на каких условиях не могло прокормить город и армию без ущерба для себя. В разверстку 1920/21 года продовольственники отбирали самое необходимое для крестьянского двора и пашни. Аппарат стал силен, а крестьянин разорен и слаб, и «выкачка» прошла на высоком уровне, в результате — голод 1921 года. Простой товарообмен уже не мог спасти город, поэтому нужно было сохранить насильственные меры в виде строго определенного продналога. С этой точки зрения продналог в НЭПе являлся «хвостом» военного коммунизма.
Можно предположить, что постепенная легализация в 1919/20 продовольственном году различных форм закупок и товарообмена привела бы своим путем к системе экономических отношений, называемых НЭПом. Каков был бы следующий шаг после подобной легализации? На этот вопрос отвечает Л. Б. Каменев, председатель комиссии ЦК РКП (б) по замене разверстки налогом в 1921 году: «Первый вопрос, который перед нами встал, когда открылась картина свободного рынка, это вопрос такой: товары привезут, а чем рабочий будет покупать?.. Дав крестьянину возможность вытащить на рынок и свободно обменивать и требовать свои продукты, мы вместе с тем вооружаем рабочего в трех направлениях» — первое: увеличиваем рабочему денежную заработную плату. «Второе: мы идем на то, чтобы часть продуктов отчислялась в фонд данного предприятия для обмена с крестьянами, и третье: мы даем возможность рабочим объединиться в местные кооперативные объединения и выступать на этом свободном рынке как покупатель излишков сельского хозяйства»[316]. То есть проблема заключается в организации промышленности и ее отношении к крестьянскому товарному хозяйству, во взаимодействии двух постоянных принципиальных типов экономической связи — централизованного распределения и свободного обмена. В 1918 году эти отношения наладить не удалось, и появился военный коммунизм как попытка навязать товарному сельскому хозяйству несвойственное ему централизованное распределение и регулирование. Естественно, что это насилие постоянно встречало сопротивление крестьянства: восстания, саботаж, дезертирство, падение сельскохозяйственного производства и т. п.
После декретирования продовольственной диктатуры очень скоро многие убедились, что это не есть искомый путь общественного развития. Параллельно с развитием военно-коммунистической системы шли поиски других форм отношений города и деревни. Практика военного коммунизма приводила к убеждению, что государственное посредничество не может быть единственной полноценной связью между ними. Проблема экономической взаимосвязи в первую очередь есть проблема эквивалентного обмена. Когда государство берется за этот обмен, у него всегда имеется соблазн использовать то, что есть у него и не всегда имеется у его контрагента, т. е. политическую и вооруженную силу. Если государство не сходится в цене с крестьянином, у него всегда появляется искушение вытащить револьвер и пригрозить им в качестве доплаты за крестьянский товар. Этот соблазн помимо рыночной неповоротливости является постоянным фактором, который не позволяет государству быть надежным единственным посредником между городом и деревней. Если же оно спрячет свое оружие далеко за спину и попытается стать равноправным партнером, то из этого также редко что получается. Это очень существенное наблюдение сделано уже давно, причем людьми, не один год варившимися в крутом кипятке отношений с крестьянством. М. И. Фрумкин,
