каждый локоть полотна, каждую меру зерна, каждую кружку масла. Мать они отправили в ткацкую мастерскую, сестер – в житницу, братья были поделены между пастухами. В конце концов остался только младший. Голым стоит он у порога отцовского дома, убитый горем, неспособный произнести ни слова. Его отдают человеку, который снабжает челядь Амона рыбой и дикой птицей, и говорят:
– Научи его удить, ставить сети и ловить в заводях уток – может быть, он пригодится хоть для этого.
Человека, который тянет за собой сопротивляющегося изо всех сил мальчика, зовут Аи. Он живет в маленькой хижине, на заросшем камышом берегу реки. У него нет ни жены, ни детей. Он не принадлежит к сыновьям страны Кемет; он пленный из презренной страны Куш, на юге. У него вьющиеся волосы и черная кожа. Аи не может дать мальчику даже одеяла, спасающего от ночного холода. В хижине нет никакой скамейки, которая хоть как-нибудь защитила бы мальчика от змей и скорпионов. Мальчику приходится зарываться в охапку соломы, лежащей прямо на глиняном полу. Несмотря на это, веки его тотчас же смыкаются.
Тутмос и раньше несколько раз был на реке, когда старшие братья брали его с собой удить рыбу. Матери это совсем не нравилось, она боялась за мальчика. Ведь челнок из стеблей папируса, в который все они садились, был очень легок и ненадежен.
– Достаточно ли у него сил, чтобы вытянуть сеть? – беспокоилась мать. – Хватит ли терпения, чтобы сидеть с удочкой? Оставьте его дома, он еще совсем ребенок.
Теперь этого не говорил никто. Теперь Ад бросал Тутмоса в воду, чтобы научить плавать. Учил его плести верши из острых стеблей тростника; учил охоте на водоплавающих птиц. Можно убить птицу дротиком или же, привязав вокруг головы стебли тростника и стоя по самый подбородок в воде, медленно подкрасться и с молниеносной быстротой схватить испуганную птицу. Нелегко мальчику удержать изо всех сил бьющуюся крыльями утку и вместе с ней добраться до берега. Но все же вскоре Тутмос достиг такого совершенства, что ленивый Аи часто позволял мальчику охотиться одному.
Тутмос вскоре привык к жизни у воды и в воде. И если бы не тоска по отцу и матери, жизнь у Аи, может быть, понравилась бы ему больше, чем в родительском доме. Ведь дом его отца стоял далеко от реки, а воду приходилось носить для каждого дерева, для каждого куста. А здесь – как бурлила здесь жизнь!
Тутмос научился различать речных птиц: белого ибиса, которого люди боялись ловить, ведь он посвящен Тоту, с голой шеей, с карминно-красными глазами и пучками желтых перьев, обрамляющих голову. Знал он маленького, толстошеего, большеголового зуйка и журавлей, которые прилетали с севера и большими стаями опускались на болоте, но никогда здесь не гнездились, никогда не выводили птенцов; пеликанов с мешками, висящими под широкими клювами, и бакланов, чьи крылья отливают бронзой. Конечно, лучшей добычей были дикие гуси и утки. Тутмос наблюдает за тем, как они скользят между красными цветами лотоса, как они исчезают в зарослях тростника и снова появляются на зеркальной воде. Он знает места, где они гнездятся, достает их яйца и птенцов из гнезд. Мягок пух такого маленького птенца, и его не стали бы ловить только лишь для того, чтобы попробовать нежное мясо. Но служительницы в поместье выращивают птенцов: им легко откармливать их осенью, запихивая зерно в клюв, чтобы они становились жирными и их мясо не было таким жестким, как у дикой птицы.
Однажды Тутмос видел и крокодила. Он лежал на отмели и грелся на солнце, а птицы сидели на его спине. Аи быстро сделал несколько взмахов веслами, дабы избавиться от опасного соседства. Тутмос смотрит глазами, полными страха, на это неопределенного цвета чудовище, от которого мать всегда предостерегала его. Может быть, это Себек – бог глубины?
Страшны ли боги? Сильны и страшны? А как их задабривают? Это знают только жрецы? И поэтому надо все делать так, как они хотят? Поэтому и нельзя им противоречить, как это сделал его отец, чтобы они не обратили на непокорного гнев богов?
Тутмос боязливо оглядывается, не наблюдает ли за ним Аи. Он берет большую рыбу, которую сегодня достал из верши, и бросает ее в воду.
– Для тебя, Себек! – шепчет он, но бог на песчаной отмели не шевелится.
Как-то раз, когда стая диких уток опустилась на мелководье, Аи послал за ними Тутмоса. Даже мальчику вода доходит только до коленей. Он обвязывает голову пучком тростника и ползет по илистому дну. Недалеко от него плавает селезень. Он то исчезает в гуще тростника, то снова появляется. Тутмос останавливается и замирает. Птица подплывает ближе. Ныряет. Вот она совсем рядом. Тутмос задерживает дыхание. И вдруг, как стрела, спущенная с тетивы, мальчик выпрямляет ноги и бросается на селезня. Обычно он пытался схватить лапы плавающей птицы под водой, но тут ему удается подмять селезня под себя.
Птица очень сильна, она бьет крыльями по воде. Но Тутмос крепко держит ее двумя руками и борется с ней. Внезапно мальчик видит нечто такое, чего он никогда раньше не замечал: он видит, что птица очень красива!
Как переливается ее оперение! Как сверкает изумрудами ее шея и вдруг становится блеклой, коричневой! Как трепещут ее крылья! Как играют их тени на зеркальной воде!
Невольно Тутмос разжимает пальцы, и селезень вырывается из рук. И вот уже мальчик любуется его полетом: длинная вытянутая шея, тяжелые взмахи низко посаженных крыльев. Гневный крик Аи разрушает очарование.
Что случилось? Разве мир стал другим? Медленно выходит Тутмос из воды, пропуская мимо ушей ворчание раздосадованного Аи.
С того дня Тутмос не поймал больше ни одной птицы. Они всегда улетали прежде, чем ему удавалось их схватить, и дротик его теперь не достигал цели.
В конце концов Аи пришлось пожаловаться надсмотрщику. В руках у того быстро появляется кожаная плетка. Красные полосы горят на спине мальчика, когда его ведут в кирпичную мастерскую. Здесь изо дня в день наполняет он формы вязкой, смешанной с соломой глиной, вынимает сырые кирпичи и раскладывает их для сушки. Купание не освежает теперь его тело, и он изнывает от жары. Мальчика не укрывают теперь заросли тростника и цветущая, бурлящая жизнь не вносит перемен в бесконечное однообразие его жизни. Усталым становится тело тупыми – мысли, истощенной – душа.
Позже, через месяцы, попадает он в гончарную мастерскую. Сидит перед гончарным кругом, приводя его в движение левой рукой, в то время как правая придает форму кому сырой глины, который благодаря вращению круга приобретает правильные очертания.
Тутмосу доставляет удовольствие смотреть, как в руках его вырастает сосуд. Здесь мастеру предоставлена полная самостоятельность: по его усмотрению сосуд становится узким или широким, низким или высоким. От его глазомера зависит, будет ли он неуклюжим или изящным, красивым или безобразным.
