работать далеко за полночь. Все остальное время он чувствовал себя смущенным и растерянным. Ему было жизненно необходимо постоянно лицезреть образы на экране и, главное, впитывать в себя звуки, которые они издают. Его собственная жизнь, в сущности, проходила в безмолвии, и ему казалось, что в тишине есть что-то угрожающее: за ее покровом крылись враги, которых могли спугнуть только звуки.
К тому же в Ти-Ви было полно блондинок, и каждая из них чем-то смахивала на тех, которые когда-то принадлежали ему. В каждом почтовом дилижансе, в каждом фургоне и салуне, не говоря уж о магазинах, если хорошенько присмотреться, можно было заметить блондинку: распахивались двери, или раздвигались занавеси — и представала Клэр Тревор, или Барбара Стануик, или Констанс Беннет. А что там за стройный человек в седле, который щурится на солнце, и квадратная его челюсть говорит, что он поклонник справедливости и благородства, — он прямо олицетворение силы, мощи и целеустремленности, напоминая всех мужчин от Тома Микса до Генри Фонды? Да никак это сам Джой Бак.
Удивительная штука случилась с ним, пока он сидел, опьянясь телевизором. Потихоньку-полегоньку, день за днем, шаг за шагом он начал становиться таким же высоким, сильным и симпатичным как ковбои из Ти-Ви. Однажды, когда наступавшее лето клонилось к закату и Джой пошел поплескаться в реке, он вдруг глянул на себя и обнаружил, что обрел тело настоящего мужчины. Выкарабкавшись на берег, он оглядел себя, и под гусиной кожей и грязью, покрывавшей икры, он увидел сильные мужские ноги. На руках его и теле прорисовывались пучки крепких мышц, а на груди и в низу живота появилась темная волосяная поросль. Его потрясло это открытие, и он помчался на велосипеде домой, чтобы внимательно изучить себя перед большим зеркалом в спальне Салли. Он обнаружил, что его лицо тоже изменилось: черты заострились и приобрели жесткую определенность и даже губы увеличились, прикрывая его большие зубы так, что их щербатость скрылась из виду.
Он был настолько обрадован представшим перед ним зрелищем, что решил принарядиться и продефилировать мимо соседей, предполагая, что они так же обратят внимание на происшедшую с ним перемену и оценят ее по достоинству. (Никто ее и не заметил.) Он остановился у магазинчика Салли.
— Господи, — сказала она, — дорогой, ты просто ужасно выглядишь, ты вырос из этой одежды!
— Нет, — возразил он, — она не стала меньше, чем была.
— Стала, стала, — сказала она и дала ему деньги, чтобы обновить гардероб.
Позже в тот же день Джой уже торжественно прохаживался по улицам Альбукерке в светло-голубых брюках, оранжевой спортивной куртке и ботинках бычьей кожи с подковками на каблуках.
Салли сказала, что цвета несколько дисгармонируют друг с другом, «но ты в самом деле стал очень мил, и не пора ли тебе обзавестись девушкой?»
Дома, уставившись в зеркало, пока у него не стали слезиться глаза, он пытался понять, в чем же причина столь радостного преображения. Перед ним во всей своей красе стоял совершенно новый человек, но представшее перед ним чудо стало обволакиваться пеленой грусти, а восторг стал испаряться, уступая место сожалению. И внезапно он понял, в чем дело. Ибо в этот день он понял ужасную вещь: проснувшись, он ощутил свое одиночество.
Не избалованный дружбой, Джой не представлял, как вести себя в подобной ситуации. Обычно он действовал таким образом: найдя человека, который ему нравился, он просто болтался рядом с ним в надежде, что дружба вспыхнет сама собой. Так он пробовал подступиться к вдове лавочника, двум ребятам на бензозаправке, девочке, которая выписывала счета в аптеке, старому сапожнику-эмигранту, швейцару в кинотеатре «Уорлд-муви». Но они никак не могли понять, что ему нужно. Постепенно ему становилось ясно, что разговор был непременным элементом знакомства, но говорить Джою было нечего, а в тех редких случаях, когда он выдавливал из себя несколько слов, слушатели, как правило, не обращали на него внимания, и все его усилия уходили впустую. Он явно был не из разговорчивых. Лучше всего у него получалось разговаривать с Салли, но и с ней темы разговоров быстро исчерпывались. Например, когда он сидел на краю ванны, наблюдая, как она раскрашивает себя перед зеркалом; большей частью ее внимание было настолько направлено на то, чтобы скрыть на лице следы последних двадцати лет, что для внука у нее почти ничего не оставалось.
Когда ему вот-вот должно было минуть семнадцать, тоска его по раскованному общению с миром стала настолько непреодолимой, что в один прекрасный вечер Джой направился в «Уорлд-муви», где его ждало краткое, ужасное и невыразимо приятное свидание с девушкой по имени Анастасия Пратт.
3
Хотя ей было всего лишь пятнадцать лет, Анастасия Пратт уже была живой легендой среди молодых людей Альбукерке. Такие легенды редко основываются лишь на фактах: в ее создании немалую роль играло воображение. Но поведение Анастасии Пратт с тех пор, как ей минуло двенадцать, превосходило всякое воображение: никакое вранье не могло превзойти то, что имело место на самом деле.
Ее знали под именем Лихая Анни, имея в виду, что она всегда была готова добросовестно обслужить любое количество ребят, у которых имелось лишь полчасика свободного времени, и ее тело было к их услугам.
За серебряным экраном кинотеатра «Уорлд-муви» была большая комната, в которой были свалены старые портьеры и ливреи швейцаров, хранились полотенца и запасы мыла, а так же прочее имущество и оборудование. В одном углу громоздились коврики и дорожки, оставшиеся после очередного ремонта и переоборудования кинотеатра. Именно в этом углу легенды об Анастасии Пратт воплощались в действительность. Впрочем, столь же исправно она трудилась в гостиных, спальнях, в припаркованных машинах, гаражах, вечерами на школьных дворах и даже под открытым небом, когда хорошая погода позволяла уезжать в пустыни, окружающие Альбукерке. Но чаще всего и больше всего Анастасию использовали на этой куче ковриков в кладовке «Уорлд-муви».
Ее нельзя было назвать ни хорошенькой, ни уродливой, она выглядела совершенно ординарной школьницей, настолько обычной, что, учитывая ее поведение, эффект, производимый ее внешностью, просто ставил в тупик. Она носила юбочку, блузки, свитеры, носочки до лодыжек и сандалики. Ее волосы орехового цвета были собраны назад и заколоты на затылке. Откровенно говоря, косметики она не употребляла, только чуть выщипывала брови и иногда пускала в ход бледную губную помаду. Днем можно было видеть, как она направляется в школу и возвращается из нее, неся книги под мышкой, и на лице ее не было и следа тех забот, которые могли посещать эту юную особу с широко открытыми невинными глазами. И если вы не знали о ее второй жизни, у вас не было ровно никаких причин еще раз оглядываться на Анастасию Пратт. Но, обладая таким знанием, контраст между тем, что вы себе представляли и что видели на самом деле был просто потрясающим. Один юноша считал, что она Джекилл и Хайд женского рода [Намек на повесть Р.Стивенсона о докторе Джекилле и мистере Хайде, когда один и тот же человек выступал в двух ипостасях — воплощение зла и олицетворение добра.].
Несмотря на славу, которой пользовалась девушка, было, как минимум, три человека, которые ни о чем не догадывались. Двое из них, конечно, были родителями девочки: отец — мрачный, раздражительный и работящий кассир в местном банке и мать — женщина с тонкими поджатыми губами и бегающими глазками, игравшая на пианино в Истинной Церкви. До вечера этой октябрьской пятницы третьим несведущим оставался Джой Бак.
Они встретились у фонтанчика рядом с кинотеатром. Джой вежливо отступил в сторону и предложил ей напиться. Сделав глоток, она с благодарностью взглянула на него и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ.
— Не хочешь ли посидеть со мной? — сказала она.
Они сели рядом примерно в третий ряд с конца прохода. Анастасия тут же прижалась коленом к ноге Джоя и стала провокационно взвизгивать. Как-то само собой получилось, что они стали держаться за руки. Но как только Джой начал волноваться из-за потеющих ладоней, она притянула его руку, чтобы он погладил ее по бедру. Затем девочка откровенно пустила в ход свою руку, чтобы убедиться, насколько далеко зашло его возбуждение. Выяснив, что положение дел ее вполне устраивает, она развернула его лицом к себе и попросила, чтобы он поцеловал ее. Джой отнюдь не собирался отказываться от приглашения; при всем своем возбуждении он просто не думал об этом, но в ее требовании была такая настойчивость, такое
