— Пять тысяч крон! — воскликнула Паула, когда Фредрик все ей рассказал. — За каморку под лестницей! Да это же вымогательство, ростовщичество, грабеж! Ты взял союз квартиросъемщиков за горло.
— На самом деле я вообще думал, что он не принесет никаких денег. Я думал, что у него нет ни гроша за душой, — оправдывался Фредрик.
— Может быть, это все его сбережения. Он их так хорошо прятал. Это настоящая наглость с твоей стороны отнимать у него деньги.
Фредрик пожал плечами:
— Он получит их назад, когда съедет отсюда. Я всегда считал, что квартиранты должны приносить пользу. Знаешь, я сегодня впервые увидел, что он вполне понимает, что ему говорят. Он действительно считает себя квартиросъемщиком. И поскольку мы домовладельцы, то должны взимать с него плату.
— В следующем месяце ты снова потребуешь с него пять тысяч? Он не сможет заплатить, — убежденно сказала Паула.
— Тем лучше. Не заплатит, значит, съедет отсюда. Это даже он поймет, как мне кажется.
После праздника летнего солнцеворота, который Паула и Фредрик отметили в саду вместе с двумя знакомыми семейными парами, наслаждаясь отличной погодой, танцами вокруг майского дерева и клубничными пирогами, Фредрик однажды утром спустился в прихожую, ожидая возвращения Квода с ночной прогулки.
Он оставил дверь приоткрытой и вышел из полутьмы прихожей, когда человечек поднялся на крыльцо.
— С добрым утром, Квод, — бодро поприветствовал его Фредрик.
Человечек съежился и остановился на пороге.
— Прекрасное утро, не правда ли? — продолжал Фредрик.
Квод недоуменно кивнул.
— Ты знаешь, какое сегодня число?
Квод неуверенно посмотрел на Фредрика и смущенно намотал подол футболки на кулак, отчего обнажился его волосатый живот.
— Сегодня тридцатое июня, последний день месяца. Ты понимаешь, что это значит?
Квод в ответ осклабился, опустил голову и уставился на свой мохнатый живот.
— Вот именно. Пора платить за квартиру. В прошлом месяце ты с этим справился великолепно.
Человечек направился в свою каморку, но Фредрик преградил ему путь:
— Но дело в том, что теперь квартплата будет повышена.
Квод перестал улыбаться и поднял голову.
— Это плохо, да? Но, знаешь, цены растут, налоги и все такое.
— Сколько? — спросил человечек.
Такие рассуждения были по силам его поврежденному уму.
— К сожалению, мы вынуждены удвоить плату. Десять тысяч.
Фредрик затаил дыхание. Лицо Квода осталось бесстрастным.
— Да, это много за каморку под лестницей, но тебе может посодействовать социальная служба. Они помогут подыскать квартирку получше. Я охотно пойду с тобой. Я работаю в ратуше, и у меня есть кое-какие связи. Могу замолвить за тебя словечко. В здании бывшей почты есть очень уютные маленькие квартирки. Там нашли пристанище многие бездомные люди. Ты исправный плательщик, и я могу за тебя поручиться.
— Десять тысяч, — глухо повторил Квод.
— Увы, да. — Фредрик печально покачал головой. — Понимаю, что это очень много.
— Прошу прощения, господин, — сказал Квод. В следующий момент он с силой ударил Фредрика головой в живот, словно разъяренный бык.
Фредрик вскрикнул и сложился пополам. Открывшаяся дверь в каморку больно ударила его по ноге. Разогнувшись, Фредрик обернулся, заглянул в темноту каморки и услышал, как Квод, пыхтя, протискивается в лаз под лестницей.
— Десять тысяч! — заорал Фредрик в темноту. — Самое позднее — сегодня вечером. Иначе я тебя выселю!
Закрыв дверь в каморку, он пошел на кухню приготовить себе кофе.
Засыпав кофе в стеклянный кофейник, он отвернулся к шкафу, чтобы достать кружку. Вернувшись к столу, он увидел, что на нем лежит пачка новеньких, несмятых пятисоткроновых купюр. Рядом стоял Квод.
— Квартплата, — коротко сообщил человечек. — Десять тысяч, вдвое больше.
Фредрик был поражен до глубины души. Он не слышал, как Квод вошел на кухню.
— В следующем месяце будет уже двадцать тысяч, не так ли? — снова заговорил Квод. — Ты их получишь, то есть опять вдвое. А потом сорок тысяч — еще раз вдвое!
Человечек рассмеялся и принялся вертеться, как Румпельштильцхен.
— А потом восемьдесят тысяч — вдвое! А потом сто шестьдесят тысяч — еще вдвое!
Фредрик в ужасе воззрился на него.
— Триста двадцать тысяч! — Квод пустился в какой-то дикий дьявольский танец. — Шестьсот сорок тысяч! Миллион двести восемьдесят тысяч!
— Ты хорошо считаешь, — пробормотал Фредрик, ошалевший от этих чисел.
— Два миллиона пятьсот шестьдесят тысяч! Пять миллионов сто двадцать тысяч! Еще вдвое!
Квод барабанил кулачками по столу и бешено вращал головой.
— Ты их получишь! Ты их получишь! Ты все получишь!
— Послушай, — перебил его Фредрик, — успокойся. Я же не требовал…
— Десять миллионов двести сорок тысяч! Вдвое! Ты и это получишь!
— Хватит! Уймись!
Квод оборвал свою дикую пляску.
— Значит, в следующем месяце двадцать тысяч? Вдвое? — почти счастливым тоном спросил он.
Фредрик кивнул, тяжко сглотнув. Квод шмыгнул в свою каморку, а Фредрик пересчитал деньги. В пачке было ровно десять тысяч.
— Должно быть, он где-то их украл, — сказала Паула, усевшись за стол после утренней пробежки и душа. — Это неправильно, то, что ты делаешь, Фредрик. Мы принуждаем его к воровству.
— Я думал, что обнаружил в его мозгу своеобразную логику, и хотел ее использовать. Во многих отношениях он недоразвит, но в логике ему не откажешь, — вздохнул Фредрик.
— Это тебе недостает логики, Фредрик. Как ты можешь брать с него такие деньги?
— И ты взял деньги? — спросил советник юстиции Ульф Шефельдт, когда они с Фредриком обедали в кафе «Пицца и кебаб».
— Я просто не мог вообразить, что он сможет платить такие деньги, — ответил Фредрик.
— Это нехорошо. Теперь он может утверждать, что между вами существует устная договоренность. Тем, что взял деньги, ты принял условия договора.
— Какие условия? Мне не нужны его проклятые деньги. Я положил их в каморку, в старое жестяное ведро, вместе с запиской. Надеюсь, он ее найдет и прочтет, что я не намерен всерьез брать с него плату. Если, конечно, он умеет читать.
На обратном пути с работы Фредрик заехал на свалку. Багажник был набит стеклянными бутылками, картонными упаковками и старыми газетами. Все это он возил в машине целую неделю, так как не мог найти время подъехать к мусорному контейнеру. Не успел он стряхнуть с плеч это угрызение совести, как рядом вынырнуло следующее.
— Ну, как мой балкон?
