лежали разбросанные игрушки.
Он спустился на первый этаж, прошелся по гостиной и кухне, и так по кругу. Его утомленное, измотанное тело не знало покоя.
Он вспомнил допрашивавшего его полицейского. Паула говорила, что они снова его вызовут. Но они так и не вызвали его. Но у них не было и других подозреваемых.
Он снова подумал о свидетельнице. О женщине, которую он перепутал с Бодиль, которой угрожал. Наверное, она не стала сообщать об этом в полицию, иначе его допросили бы еще раз.
Это показалось ему странным. Должна же она была прочитать об убийстве в газетах и вспомнить о его странном поведении.
Иногда ему даже хотелось, чтобы та женщина заявила о нем в полицию, сказала бы, что сначала Фредрик вел себя агрессивно, но потом успокоился и извинился. Очевидно, это было какое-то недоразумение. В первый момент она, конечно, испугалась, но потом поняла, что он не опасен. Просто разозлен и расстроен. Может быть, поссорился с женой.
Но женщина не дала о себе знать.
Фредрик ощутил голод и открыл холодильник. Там лежали перезрелые полопавшиеся помидоры. Мало того, они еще и заплесневели. Хлеб в шкафу зачерствел и превратился в камень. Паула совсем забросила хозяйство.
Собственно, он не хотел есть. Прислушавшись к себе, он сообразил, что не чувствует голода. Выпив еще чаю, он прошелся по комнатам.
Скоро ли они поднимутся? Долго они сидят внизу?
Он вышел в прихожую и рванул на себя дверь каморки.
— Паула! — закричал он.
Забыв о фонарике, он протиснулся в каморку и двинулся вперед, ощупывая валявшийся там мусор. Он вовремя не вспомнил, что потолок в каморке быстро становится низким, сильно ударился головой о лестницу и упал навзничь. Под руку ему попался моток провода. Он, кажется, видел его здесь и раньше, и еще какой-то твердый пластиковый предмет. Наверное, какая-нибудь игрушка Фабиана. Ясно, значит, он все- таки играет здесь, внизу. Эта вонючая каморка была его игровой площадкой.
Но сейчас Фабиана здесь не было. Он был где-то внизу. Фредрик явственно слышал его радостный смех.
Он заполз под лестницу. Вонь здесь была уже просто невыносима. Фредрик протиснулся под нижнюю ступеньку, где начинался лаз в подземный мир Квода. Просунув голову в отверстие, он закричал:
— Паула!
Она не ответила.
— Фабиан, это я, твой папа. Я хочу, чтобы вы вышли!
Ответа не было. Только страшная вонь била ему в нос. Здесь было не холодно. Жарко. И пахло железом, как возле труб парового отопления.
По лицу потекло что-то горячее, щекотавшее кожу. Он провел рукой по лицу и ощутил что-то липкое. Должно быть, он так сильно ударился головой о потолок, что пробил голову.
Он снова сунул голову в отверстие и крикнул:
— Отпусти их, Квод! Выпусти мою семью!
В ответ раздался лишь тихий издевательский смех.
Голова его уже целиком была в отверстии. Он скосил глаза вправо, влево, вверх, вниз, но ничего не увидел. Здесь было темно, как в мешке. Он протиснулся дальше, сунув в ход плечо и руку.
— Ты отнял их у меня, Квод. Всех отнял. Так возьми и меня! — Тяжело дыша, он изо всех сил старался протиснуться в лаз. — Ты слышишь? Возьми и меня! Я иду к тебе!
Но дальше протиснуться он не мог. Квод, Паула и дети были меньше и проворнее. Отверстие слишком мало для него.
Он попытался высвободить руку, но локоть застрял в проходе. Повернувшись, он попытался освободить одно плечо, потом другое. Безуспешно.
— Паула! Квод! Помогите мне! Я застрял, — задыхаясь, взмолился Фредрик.
Теперь они уже не считали нужным скрываться. Квод, Паула и Фабиан хохотали во весь голос. Он слышал даже счастливый детский смех Оливии, переливавшийся, как жемчужины в ручье.
Сердце его разрывалось от любви, и, несмотря на то что Фредрик оказался в ловушке, как загнанная в угол крыса, он тоже рассмеялся.
Под лестницей
— Могу я для начала узнать, как твое имя? — спросил молодой полицейский.
— Меня зовут Бьёрн Вальтерссон.
— О, так я тебя знаю. Ты делал нам мостки для причала. Хорошая работа. Уже четыре зимы прошло, а они как новенькие. Что случилось?
Бьёрн Вальтерссон откашлялся, не зная, с чего начать.
— Речь идет о моих соседях, Фредрике Веннеусе и Пауле Крейц. Два дня назад я обратил внимание, что их автомобиля нет во дворе. Я решил, что они уехали. Или, по крайней мере, один из них. Одновременно я заметил, что в доме раскрыты все окна. Это показалось мне странным. Все-таки сейчас не лето. Тем более если они уехали. Я подошел к их двери и увидел, что почтовый ящик доверху набит корреспонденцией и газетами.
— И что? — нетерпеливо произнес полицейский.
— Я позвонил, но мне никто не открыл. Я повернул ручку, и дверь открылась. Она оказалась незапертой. — Он снова откашлялся.
— Ну и ты вошел в дом, — подсказал полицейский.
— Да. В доме было очень холодно. Я позвал хозяев, но мне никто не ответил. Я увидел, что открыта дверь в каморку под лестницей, откуда доносились какие-то странные звуки. Я заглянул в каморку и увидел, что там кто-то лежит. На стене висел фонарь, и когда я его включил, то увидел, что это мужчина. Он был небрит, и от него ужасно пахло.
— Стоп, — сказал полицейский и потянулся к лежавшему на столе блокноту. — Ты говоришь, что под лестницей лежал мужчина?
— Да, наверное, какой-нибудь бездомный, забредший в пустой дом. Когда я осветил его фонарем, он зарычал и оскалил зубы, как собака. В нем было что-то жуткое. Я испугался и выбежал из дома. Если вы кого-нибудь туда пошлете… дом находится…
— Я знаю, где он находится. Мы сейчас приедем.
Временная мера
Свет. Зелень. Легкий ветерок, нежный, как дыхание, ласкал щеку. Пахло скошенной травой, воздух был свеж и прохладен.
Фредрик сидел на скамейке больничного парка. Он воспринимал все, что видел вокруг, как старого друга, которого он не встречал много-много лет. Было ли это лето таким, как всегда, или оно стало зеленее и красивее? Может быть, сильнее?
Все последнее время он пребывал в каком-то тумане, который рассеивался лишь изредка, и каждый раз это прояснение бывало страшно болезненным. В такие моменты он понимал, что с ним и где он находится, а потом туман снова окутывал его, словно спасительный защитный футляр, замыкавший в себе его исстрадавшуюся душу. Туман берег ее до той поры, когда она окрепнет и будет готова встретить мир со всей его беспощадной жестокостью.
И вот он, этот мир: вязы с сережками, которые слетали с ветвей и, крутясь, падали к его ногам —
