И вот однажды — дело уже летом было — угнал Митька гусей лугом почти до гущинского парка. Сел на бережку, заиграл на дудке и не заметил, как гуси зашли в графские овсы. А в это время с горки от графского имения спускался на дрожках управляющий Франц Иванович и увидел гусей и Митьку.
— О майн гот![15] — воскликнул немец, повернул лошадь и съехал на луг.
Вылез из дрожек, стал к Митьке красться. Переступил раз, два… и вдруг замер.
А Митьку ровно кто дернул. Обернулся — немец! Дудка сама из рук вон. А тут еще увидел гусей в овсах и совсем оробел. Вскочил — бежать!
— Стой, стой! — закричал немец. — О, ты есть музыкант!
Отбежал Митька в безопасное место, остановился. Взглянул — немец ничего такого дурного не говорит, а в сторону гусей даже не смотрит.
— Иди сюда! — манит немец. — Я есть не злой человек.
Поколебался Митька, потом подошел, однако встал так, чтобы чуть что — сразу бежать.
— О, ты есть музыкант! — снова сказал управляющий. — Ты чей есть? — спросил.
— Барыни Мавры Ермолаевны, — ответил Митька.
— Гут, — протянул немец. — Зер гут.
Потом нагнулся, поднял с земли дудку, покрутил в руке, усмехнулся. Порылся управляющий в кармане, достал кусок сахару, сунул Митьке; сел на коня и уехал.
Посмотрел Митька на сахар, хотел сгрызть, а потом спрятал в карман. Решил: как убежит — матери принесет гостинец. А про себя подумал: «Говорили — немец злой. Вовсе он и не злой».
Долго торговался немец с Маврой Ермолаевной. Наконец выменял Митьку на два мешка овса и старую графскую перину Перина и решила все дело. Уж больно хотелось барыне поспать на графском пуховике!
Привел немец Митьку в небольшую избу, сказал: «Здесь есть твой дом». Глянули на мальчика четыре женских глаза — два молодых, недобрых, два подслеповатых, старых, от которых повеяло домашним теплом.
Изба, куда привел управляющий Митьку, стояла тут же, на господском дворе. Жили в ней дворовая девка Палашка и тетка Агафья — барская повариха.
Вначале Митька всего боялся, а больше всего девки Палашки. Уже в первый вечер, когда ложились спать, Палашка стала кричать:
— И кой черт этого кутенка сюда сунули!
Хорошо, заступилась тетка Агафья.
— Тише! — крикнула она. — Чай, не своей волей.
И погладила Митьку по голове.
— Не боись, — приговаривала, — не боись, соколик!
А потом, когда Митька познакомился с дворовым мальчишкой Тимкой Глотовым, то узнал, что от девки Палашки никому прохода нет. «Она немцу про всех доносит», — говорил Тимка.
Тимка рассказал Митьке и про другие дела, про то, что немец горькую пить любит. А как напьется, всех бьет и по-черному ругается. Рассказал Тимка и про ночного сторожа, деда Ерошку. Митька еще в первую ночь слышал, как кто-то все около их окон в колотушку бил. Это и был дед Ерошка. «Он трус, — говорил Тимка. — Всю ночь крутится возле вашей избы — это чтоб Палашка знала, что он не спит».
Тимка был старше Митьки, и ростом выше, и в плечах шире. Ходил все эти дни Митька за Тимкой, как телок за маткой, и во всем слушался. А еще Тимка рассказал про господскую псарню и про немого, что за псами ходил. Тимка водил Митьку смотреть на немого.
Глянул Митька — и мороз по коже прошел. Зарос человек, как медведь, а ноздри — нет ноздрей, одни клочья болтаются.
— Что это? — спросил Митька.
— Разбойник, — ответил Тимка. — Вот ему ноздри и выдрали.
— Эй, немой! — крикнул Тимка и кинул в заросшего человека камнем.
Тот выбежал из псарни, неуклюже взмахнул руками, что-то замычал и бросился к ребятам. Тимка — раз! — и убежал. Митька не успел. Подскочил немой к нему, схватил за грудки, притянул к себе, к заросшему лицу с драными ноздрями.
— А-а! — закричал Митька.
А немой ничего не сделал; отпустил Митьку и ушел.
Всю ночь после этого немой мальчику снился. Вскрикивал во сне Митька. Просыпалась Палашка, тыкала его в бок.
— Цыц, поганец! — кричала. — Сила нечистая чтоб тебя забрала!
Хоть и пил немец, а хозяин был дельный. Вот и с оркестром. Менее чем через месяц собрал немец и оркестр, и певцов разыскал. В Чудово на базар ездил, в соседние поместья заглядывал, графские деревни исколесил — и набрал. А вскоре приехал из Новгорода оркестрант и стал вести занятия. И Митька ходил учиться.
К осени, как и обещал граф, прибыли в Барабиху артисты. Встречать прибывших высыпала вся дворня.
— Глядь, штаны-то какие, штаны! — кричал дед Ерошка и показывал на клетчатые, узкие, внизу со штрипками штаны высокого мужчины, ловко выпрыгнувшего из телеги.
— Юбка-то, юбка-то! И как в таких юбках ходят? — хохотала девка Палашка и тыкала пальцем в сторону молодой девушки.
Та смущенно улыбалась и прятала лицо в голубой шарфик.
Вместе со всеми встречать приехавших пришел и Митька. Стоял он рядом с Тимкой и, чтобы лучше разглядеть, по-гусиному вытягивал шею. И вдруг Митька увидел девочку. Была она совсем маленькая, зябко куталась в старенькое пальтишко, из-под которого выглядывала полосатая юбочка. На голове — Митька никак понять не мог — ни платок, ни шаль. Никогда Митька такого наряда не видывал. Девочка внимательно смотрела на встречающих и держалась за руку высокого, в штанах со штрипками.
Девочка Митьке понравилась. После этого Митька все ходил около барского флигелечка, где разместили артистов, — надеялся встретить. Да ему не везло. В первый день прогнала девка Палашка. На второй Митька чуть не попался на глаза самому немцу.
И все же Митька девочку подкараулил. Припрятался как-то в кустах, а когда та проходила, выскочил. Выскочил, да и сам испугался.
— Ты что? — спросила девочка.
А у Митьки язык словно дома остался.
— Ты что? — повторила девочка. — Как тебя звать?
— Митька я, Мышкин.
— А я Даша, — сказала девочка.
И Митьке от этого сразу стало как-то легко. Осмелел он и выпалил:
— А я тебя еще в первый день заприметил, ты в шали была!
— Да какая это шаль! — засмеялась Даша. — Это шляпка называется.
Митька смутился. Однако Даша улыбнулась. И мальчик опять ободрился.
— А хочешь, я тебе поместье покажу? — спросил он.
— Хочу, — ответила Даша.
Митька ходил, словно летал на крыльях. Сводил Дашу на конный двор, подвел к псарне, показал, где господские амбары, а потом повел в парк и всю дорогу про жизнь в имении рассказывал. И про деда Ерошку, и про Палашку, и про немца.
— А еще, — зашептал Митька, — у нас немой есть. Федька. Он разбойник. Ему ноздри выдрали.
Даша слушала внимательно, и Митьке было приятно.
— А этот высокий — он кто тебе, папаня? — спросил Митька, когда они возвращались домой.
— Нет, — ответила Даша. — Это Роланд.
— Кто? — переспросил Митька.
