первый недостаточно уважительно относится к союзу со вторым, считая, что тот не вполне отвечает его надеждам. Подлил масло в огонь Доле, оскорбленный тем, что его обманули: г-н д’Аленкур пообещал передать ему контроль за всеми финансами, которыми распоряжался президент Жанен. Г-н де Вильруа ничего об этом не ведал, но канцлер, беззастенчиво утверждая противное, тайком склонял Доле стать его помощником, что еще больше настраивало того против Вильруа, которого он обвинял в недостойном отношении к себе: тот якобы бросил его после того, как он оказал ему услугу. Одновременно Вильруа стал пользоваться поддержкой канцлера, чего можно было ожидать меньше всего.
Вскоре, приблизительно в ноябре, умерла от холеры г-жа де Пюизьё: эта смерть не только разрушила остатки союза или хотя бы видимость его между тестем и свекром, но и породила между ними разлад в связи с наследством этой дамы, что привело к разорению обоих и причинило множество бед государству.
После того как итальянские дела в спешке были улажены губернатором Милана, о чем мы уже говорили, военные стычки между герцогами Савойским и Мантуанским прекратились, хотя они и не замирились. Герцог Савойский, вернув крепости, отнятые у герцога Мантуанского, не распускал армию под тем предлогом, что это заставит его противника строже соблюдать условия, на которых был решен их спор, к тому же он утверждал, что губернатор Милана обещал ему, что принцесса Мария будет передана матери.
Эти доводы были хороши для него, но не для герцога Мантуанского: ему было мало того, что он вернул свое, он желал освободиться от страха, что тот же враг снова все похитит, а потому убеждал наместника Милана заставить герцога Савойского распустить свою армию.
А тот, напротив, отказывался, послал своих детей в Испанию, чтобы добиться своего от Его Католического Величества или по крайней мере выиграть время.
Наконец все эти проволочки заставили Ее Величество направить к ним в Италию маркиза де Кёвра, который пустился в путь 22 декабря с особым приказом добиться того, чтобы герцог Мантуанский согласился передать г-ну де Галигай, брату маркизы д’Анкр, свою кардинальскую шапочку.
Прежде чем перейти к рассказу о следующем годе, уместно упомянуть здесь о смерти Габриэля Батория, короля Трансильвании, и избрании на его место Габриэля Бетлена, который громко заявит о себе в последующем.
Габриэль Баторий обладал фантастической физической силой, о которой в Трансильвании рассказывали немыслимые вещи: обладал он и неменьшей дерзостью и доказал ее в нескольких войнах против своих соседей; однако его обвинили также в варварской жестокости, в том, что он был рабом своих пороков и предавался всем видам сладострастия. Он влюбился в жену Габриэля Бетлена и хотел расправиться с ее мужем, который скрылся в Турцию, а затем вторгся в Трансильванию с двумя армиями: одна шла через Валахию, вторая — через Троянский мост. Изгнав Батория, он заставил избрать себя на его трон. Баторий бежал в Вараден, бросился в ноги к Императору, и тот прислал ему немногочисленный отряд во главе с г-ном Абафи, губернатором Токая, которому он поручил отделаться от него, опасаясь, как бы, обнаружив такую слабую поддержку, он не переметнулся бы к туркам и не передал бы им оставшиеся у него крепости. Абафи исполнил приказ и, не осмеливаясь открыто расправиться с ним по причине феноменальной силы того, воспользовался случаем, когда тот, ничего не подозревая, отправился на прогулку с небольшой охраной: послал две сотни всадников, которые выстрелами из мушкетов прикончили его прямо в карете.
Таким образом, Габриэль Бетлен утвердился в своем княжестве благодаря смерти своего противника, в расправе с которым не участвовал. Австрийский королевский дом взял на себя это преступление, словно жаждал плохой репутации: своим вмешательством в судьбу этих двух трансильванских королей из дома Баториев австрийские короли доказали, насколько опасной была их поддержка: вместо признательности они держали в рабстве и обрекли на жалкое существование Сигизмунда, добровольно отдавшего императору Рудольфу свое княжество. Брат Рудольфа — Матиас — в ущерб своей собственной чести и попирая права людей, обязывавших его защищать того, кто прибег к его помощи, повелел жестоко расправиться с ним, да еще тому, кого якобы послал ему на выручку.
1614
Подарки, сделанные Королевой по совету президента Жанена придворным в начале ее регентства, в большой степени утолили их корыстолюбие и все же не совсем; им всегда было мало, но продолжать делать им подобные подношения было невозможно — казна и сундуки Бастилии были пусты; а когда для этого и представлялся случай, они все равно были недовольны, поскольку первые немыслимо щедрые дары настолько возвысили их в собственных глазах, что всё, что сначала было верхом их мечтаний, теперь казалось малозначительным, и они загадывали уже о таком, чего королевская власть не в силах была им дать, ведь теперь они требовали самой власти. Наихудшим было то, что исчезла боязнь проявить неуважение к священному величию монарха. Речь шла только о том, как подороже продаться Королю, и это уже не было неким дивом; ведь если можно, используя все честные способы, сохранить скромность и искренность между обычными людьми, то как сделать это посреди разгула пороков, когда перед испорченностью и алчностью распахнуты двери, когда самым высоким уважением пользуются те, кто продавал свою верность по самой высокой цене? Купить верность, раздавая направо-налево должности и деньги, — неплохое средство обеспечить себе спокойствие: все равно что осложнить болезнь лекарством.
Мне могут возразить, что это задержало, пусть на несколько лет, войну, однако она становилась оттого еще более опасной. Нет слов, Королева извлекла из этого выгоду, она выиграла время, оставшееся до совершеннолетия Короля, когда он уже мог самостоятельно урезонить тех, кто захотел бы покинуть его.
Принцы и знать, понимая, что приближалось время совершеннолетия Короля, испугались, что не успеют добиться своих целей, осуществить свои замыслы при дворе, несмотря на предоставленную им свободу действий и королевскую щедрость, и решились получить свое с помощью военной силы. Чтобы найти предлог для ссоры, в начале года они удалились от двора. Первым уехал Господин Принц: попрощавшись с Королем и пообещав ему возвратиться ко двору по его первому зову, он отбыл в Шатору.
То же сделал г-н дю Мэн, отбывший в Суассон, и наконец, г-н де Невер отправился к себе в Шампань.
Герцог Буйонский еще некоторое время после их отъезда оставался при дворе и убедил министров и Королеву, что их верность Ее Величеству остается неизменной, что причина их недовольства — непорядок в делах, что они считают своим долгом указать на это Ее Величеству, что у них созрел план собраться по этому поводу тесным кружком в Мезьере.
Кардинал де Жуайёз был послан к герцогу Буйонскому, чтобы убедить его не дать разгореться смуте; но герцог, понимая, что не уполномочен вести переговоры об их требованиях, не желал ничего слышать. Спустя некоторое время он отправился на встречу с принцами под тем предлогом, что желал напомнить им об их долге, а на самом деле стремясь еще более отдалить их от двора: при отъезде он распустил слух о том, что уезжает, опасаясь ареста.
Господин де Лонгвиль уехал вскоре после этого, даже не простившись с Их Величествами, которые, будучи предупреждены, что герцог Вандомский, остававшийся еще в Париже, тоже принадлежал к заговорщикам, приказали арестовать его в Лувре 11 февраля.
В то же время множество подстрекательских бумаг передавалось из рук в руки; альманахи с самого начала года говорили лишь о войне; особенно выделялось своей зловредностью одно издание некоего Моргара. Этот человек был не только невеждой в науках, но и откровенным распутником, за что был уже не раз осужден судом; предсказывать беды его подстрекали те, кто был их зачинщиками. Он понес справедливое наказание: попал на галеры.
Тогда же Королева послала герцога Вантадурского и г-на де Буассиза к Принцу в Шатору, но, не обнаружив его там — он уже уехал в Мезьер — и не получив ответа ни на одно из своих писем, они
