Томас махнул рукой, дав команду своим охранникам оставить нас наедине, и наклонился ко мне:
— Вы помните, когда Христос въехал в Иерусалим, тамошние власти были вынуждены сделать то, что они впоследствии сделали? У них не было выбора. Видите ли, совместное существование для них было невозможным. Из-за принципиальных разногласий.
Все это Томас произнес вполне серьезно, с мрачным лицом. С первой встречи я заметил в нем признаки сумасшествия, но сейчас мои подозрения начинали подтверждаться.
— Интересная аналогия, — заметил я.
— И поразительно точная. Как такой человек, как я, может спокойно жить на земле, по которой ходит отец Ван Хорн? А он сам сможет ли вытерпеть меня? Пока он рядом, у меня нет, да и не будет никаких шансов оставаться таким, какой я есть.
Священник представляет угрозу тому порядку, который я здесь установил. Поэтому он должен умереть.
Безумные рассуждения Томаса еще раз подтвердили, что этот человек явно спятил, и когда он поднялся, ничего, кроме сумасшедшего блеска в его глазах, я не увидел.
Томас вынул из внутреннего кармана куртки часы и взглянул на циферблат.
— А теперь извините. Ровно через двенадцать минут у меня назначена встреча, и мне не хотелось бы опаздывать.
Он прыгнул в седло и дернул поводья. Лошадь под Томасом прыгнула через костер, опрокинув в огонь кофейник.
— Простите, что оставляю вас, не развязав вам ни руки, ни ноги, друг мой. Кто-то должен был предупредить вас, что вы играете с огнем. Будем надеяться, что эта маленькая дикарка не воспользуется своим ножом и не перережет ваши путы.
Де Ла Плата пустил лошадь в легкий галоп, его конное сопровождение последовало за ним. Вскоре все всадники исчезли в густом тумане.
— Развяжи меня, прошу! — в отчаянии взмолился я, обращаясь к Виктории. — Пока еще не поздно.
Поняв, что просить ее бесполезно, я опустился на колени рядом с тлеющим костром и сунул стянутые веревкой кисти рук в раскаленные угли. От жуткой боли я застонал. Виктория вмиг оказалась рядом и оттащила меня от костра.
— Ты этим ничего не добьешься, только себе сделаешь хуже. Неужели ты думаешь, что мы сможем остаться вместе после такого предательства? Как я смогу смотреть на тебя и не вспоминать о нем?
Огромные карие глаза девушки сделались круглыми, и я понял, что мои слова задели ее за живое. Было видно, что Виктория колеблется, в ее глазах отражалась боль. Я вытянул вперед связанные руки.
— Сделай это сейчас, иначе будет поздно.
Мои слова на нее подействовали. Рука Виктории скользнула под накидку. Нож, зажатый в ее руке, был настолько острым, что одного движения было достаточно, чтобы перерезать веревку на руках. Затем она разрезала веревку на моих коленях. Появившийся из палатки Начита подал мне кожаную кобуру, в которой лежал «энфилд».
— Если я пойду через главные ворота, то опоздаю, — сказал я ему, надевая кобуру. — Можно как- нибудь еще проникнуть в селение?
— Часть стены рядом с церковью на самом возвышении разрушилась, сеньор. На нее теперь легко взобраться. Я могу показать где.
Сказав это, Начита вопросительно посмотрел на девушку. Виктория в знак согласия кивнула. Она попыталась уйти, но я, схватив ее за руку, повернул лицом к себе и улыбнулся.
— Верь или не верь, но я полон решимости сюда вернуться.
Однако в ее глазах я не увидел оптимизма. Честно говоря, я и сам мало верил в успех, тем более что события начинали разворачиваться не в нашу пользу.
Вскочив на ближайшую лошадь, стоящую без поклажи, я ухватился за веревку, которая служила уздечкой, уперся каблуками ей в бока и, колотя лошадь по загривку, помчался сквозь серый туман в сторону поселка. Через минуту рядом со мной я увидел Начиту. Он немного вырвался вперед, чтобы показать мне дорогу.
Со старой винтовкой в руке скачущий на лошади старый индеец выглядел великолепно. Мы неслись по сильно пересеченной местности на такой огромной скорости, что биение сердца отдавалось у меня в горле. Миновав глубокое русло пересохшей реки, на дне которой скопилась дождевая вода, мы взобрались на ее противоположный берег и оказались в двадцати — тридцати ярдах от стены, опоясывающей городок. Здесь была его самая высокая точка.
Теперь я увидел то, о чем говорил Начита. Саманная кладка на вершине разрушилась, и высота стены в некоторых местах составляла около десяти футов. Подогнав лошадь к стене, я залез ей на спину. Начита своей лошадью прижал сбоку мою, чтобы та невзначай не сдвинулась с места. Мне и на этот раз не хватало роста, всего какого-то фута. Отличный прыжок компенсировал мой физический недостаток, и я, схватившись за верхний край стены и вставляя носки ботинок в щели меж кирпичами, вскарабкался наверх.
Я подал рукой Начите знак, что все в порядке, и, спрыгнув вниз, оказался в небольшом огороженном дворике по другую сторону стены. В дальнем конце двора я увидел в ограде калитку, которая оказалась незапертой. Калитка вывела меня в узкий переулок, выходящий почти прямо на площадь.
Пройдя по нему и свернув за угол, я увидел ярдах в сорока от себя церковь. Перед ней, в паре ярдов от крыльца, стояла тележка, покрытая гобеленом или какой-то другой декоративной тканью. Над ней величественно возвышалась фигура Святого Мартина из Порреса. Ни Ван Хорна, ни, естественно, Яноша, который в это время должен был находиться в звоннице и которого с улицы невозможно было разглядеть, я не увидел.
До меня донесся цокот копыт о булыжную мостовую, и тут я сообразил, что строение, выходящее углом на площадь, и должно быть той самой конюшней, о которой говорил Ван Хорн.
Взбежав по каменной лестнице, я распахнул деревянную чердачную дверь и кинулся к раскрытому окну, из которого отлично просматривалась церковь. На крыльце, под козырьком над входом в церковь, видимо укрываясь от дождя, стоял Ван Хорн.
В углу под куском дерюги, как и сказал Ван Хорн, лежали «винчестер» и ручные гранаты. При виде оружия я испытал чувство облегчения. На своей огневой позиции я оказался вовремя, поскольку, едва я успел занять место у окна, как слева увидел людей де Ла Плата, плотной группой въезжавших на площадь. Подъехав к крыльцу, всадники выстроились в неровную линию.
О лучшем обзоре предстоящего места сражения нельзя было даже мечтать. Мне было видно все, что происходило у церкви. В толпе всадников я разглядел самого Томаса де Ла Плата. С его плеч спадал плащ кавалериста. Тут на верхней ступеньке крыльца в пышном праздничном убранстве, включая накинутую на плечи отливающую золотом пелерину, которую надевают, по-видимому, по особо торжественным случаям, появился Ван Хорн.
Подняв с пола гранату, я зубами вытащил из нее предохранительную чеку и приготовился метнуть ее в бандитов. Неожиданно с улицы на площадь верхом на лошади подобно молнии влетела Чела де Ла Плата. Оказавшись между Ван Хорном и Томасом, она так резко натянула поводья, что лошадь под ней, резко остановившись, заскользила по мокрому булыжнику и встала на дыбы.
Бедная Чела появилась слишком поздно. Ван Хорн уже вынул из-за спины «томпсон» и открыл огонь. В тот же миг из окна звонницы вылетела граната, которая взорвалась в самой гуще толпы, повергнув на землю шесть лошадей вместе с их седоками.
Аналогичного результата добился и я, метнув гранату в бандитов, больше не боясь за Челу, которую уже ничто не могло спасти. Она была мертва. Я увидел ее залитое кровью лицо и рядом с ней брата, пытавшегося удержать сестру в седле. В оконном проеме звонницы появился Янош с «томпсоном» в руках. Водя пулеметом из стороны в сторону, он принялся поливать площадь смертоносным огнем. Лошади Томаса и Челы вместе с седоками рухнули на землю.
Бандиты открыли по звоннице ответный огонь. Вдруг Янош, опрометчиво высунувшийся из окна, неожиданно прекратил стрельбу и перевалился через подоконник головой вниз. Под тяжестью собственного веса его огромное тело медленно протиснулось в узкое окно и вслед за «томпсоном» с высоты двадцати футов рухнуло на булыжник мостовой.
Все это время я непрерывно стрелял, стараясь точно попадать в цель. Я наверняка сумел уложить не
