время чертыхалась и говорила, что инсценировать смерть было гораздо легче, чем похороны, она поэтому так и рисковала, чтобы все выглядело по-настоящему.
— ...Иначе бы он не отвязался. Им всем нужен барсук.
Она отвлеклась и какое-то время разглядывала меня и Юсю, будто сравнивала, а потом вернулась к работе.
— Уж не знаю, как они на меня вышли, но им ни в коем случае нельзя показывать талисман.
— Какой талисман?
— О господи! Мышь. Ну, то есть подвеску в виде мыши. Где ты ее держишь?
— Где бабушка повесила, там обычно и висит.
— Как — повесила? — Барбара бросила лопату. — Куда повесила?
— На стену в большой комнате.
Бабушка сказала такие слова, какие пожилые дамы никогда не должны произносить в присутствии несовершеннолетних внуков.
— Скажи немедленно, что ты не впускал Мезальянца домой.
— Не скажу, потому что впускал.
— И он видел?!
— Да. А чего такого?
Далее она зашипела что-то на незнакомом языке, подозреваю, что на польском.
— Боюсь, я не понимаю... — сказал я.
— Нечего тут понимать, балда, бежать надо! Ты поможешь старой женщине или мне впахивать за тебя?
Конечно, мы помогли. Через полчаса, когда могила кое-как была приведена в культурный вид, я спросил:
— А почему больше никого не хоронят?
— Потому что я выкупила у начальника кладбища весь день похорон.
— И он послушался?
— Даже ты бы послушался, если бы тебя в завещании упомянули.
Я не понял, почему начальнику кладбища не обмануть мертвую бабушку — наверняка это жесткий и волевой человек, такой хрен свое упустит... Но, видимо, у Барбары Теодоровны талант.
— Тебе есть куда бежать? — спросила она.
— Зачем мне бежать?
— За шкафом! — рассердилась бабушка. — Есть?
— Нет.
— Тебе придется придумать, где спрятаться, вместе мы этого делать не будем — ты слишком заметный.
— Я не хочу бежать.
— Мальчик мой, — бабушка больно ухватила меня за локоть, — если ты не сбежишь, тебе очень скоро на голову упадет кирпич, потому что иначе ты с наследством расстаться не захочешь, верно?
— Я вас не понимаю.
— Потому что ты наполовину идиот. Погоди, я вызову такси.
Пока мы ждали такси, бабушка привела нас в божеский вид, не переставая инструктировать.
— Тебе надо мать найти.
— Ага, уже побежал.
— Вас в Израиле не достанут.
— У меня даже загранпаспорта нет, не говоря уже о том, что мать мы разыскивать не будем, она нас бросила. Папа за ней, кстати, не бегал.
— Твой папа не был образцом для подражания.
— Зато он нас не бросил.
— Потому что идиот был.
— Да идите вы нафиг, однако, — рассердился я. — Выпала неизвестно откуда, заставила в грязи копаться, да еще обзывается. Никуда мы с вами не поедем.
Бабушка Барбара посмотрела на меня по-новому, даже не знаю, как именно. Возможно, это было уважение, но, скорей всего, она подумала, что я тоже идиот. Причем не наполовину, а на все сто. Но мне было фиолетово — в конце концов, это моя жизнь, и живу ее, как мне заблагорассудится.
— Ладно, не кипятись, — сказала Барбара. — Сейчас поедем к вам, разберемся, что к чему, и потом придумаем, куда вас девать.
Видно было: бабушка уже сильно жалеет, что связалась с нами. Не могу сказать, что сам сильно обрадовался появлению живой покойной родственницы, но все же не чужой человек, это не абстрактная мама в Израиле, которая нам даже не пишет. А вот возьмет — и тоже притворится мертвой, чтобы нас на могилку у Мертвого моря пригласить. Интересно, отважусь я на такую поездку? А может, все-таки попытаться найти ее, вдруг она будет рада?
— Ну, чего застыл? — Барбара потрясла меня за рукав. — Машина приехала.
Уже дома, судя по некоторым неявным признакам, я понял, что кто-то залезал в квартиру и что-то искал. Наверняка Мезальянц за талисманами приходил. Больше некому — специально нас на похороны отправил, чтобы спокойно в хате пошуровать, жулик несчастный. Правда, ничего у него не вышло — мышонка и петуха я зачем-то в карман положил, когда собирался.
А бабушка Барбара как будто не провела целый час в могиле: сначала погладила фото бабушки Агнии, а затем начала удивляться нашему быту:
— В тюрьме уютнее.
— А вы были в тюрьме?
— Не была, но вы же дети, вам бы обстановочку повеселее надо.
— Нам пятнадцать лет, нам обои с Микки-Маусом не нужны. Какое вам вообще до нас дело, вы же с бабушкой столько лет не общались?!
— Не говори того, чего не знаешь. Мы с Огоньком специально разбежались, чтобы никто нас не обнаружил.
— С Огоньком?
— А ты не знал, что ее все Огоньком звали?
Таких подробностей о своей прошлой жизни бабушка не рассказывала, но, как ни странно, имя Огонек ей подходило, даже очень: она всегда излучала небольшое, но ровное количество тепла и света, которого как раз хватало на нашу семью.
Барбара сняла с себя подвеску — барсука, присевшего на задние лапы.
— Это очень полезная штуковина... — начала она.
Теодор Каземирович обладал редким талантом — безошибочно находить месторождения полезных ископаемых. Естественно, он никому не признавался в том, что исключительным везением обязан талисману — металлической фигурке барсука. Она позволяла видеть сквозь землю. Что бы то ни было — скопление углеводородов, руды, воды, искусственных объектов. Но не стоит также думать, будто он всем обязан был своему талисману: Теодор Каземирович прекрасно знал геологию, множество других смежных наук, стал профессором, активно преподавал и ездил по экспедициям.
Однажды судьба занесла его в Ашхабад. Их геологическая партия коротала ночь в ожидании проводника в одной гостинице с московскими археологами, завязалась игра в карты, и один из студентов-археологов поставил на кон металлический кулон, симпатичного мышонка, будто из книжек Сутеева. По стилистике исполнения мышь была весьма похожа на барсука, принадлежащего Теодору Каземировичу. И Теодор Каземирович выиграл. Студент пытался несколько раз отыграться, но увы — не получалось. В конце концов археолог плюнул, отозвал Теодора Каземировича на пару слов и сказал:
— Видать, вам эта штука нужнее. Мне эта хреновина несколько раз жизнь во время войны спасала. Есть у нее удивительное свойство — землю дырявить. Вроде норы получается: края гладкие-гладкие, вроде отполированные. Куда земля девается — не знаю, только органика остается. Я метра четыре глубиной норы проделывал, но, думаю, эта хреновина и больше умеет. Не поминайте лихом.
Теодор Каземирович вышел на улицу, подышать.
Интересное свойство нового артефакта показалось ему весьма подходящим для профессии геолога. Хотя, если хорошенько подумать, как потом объяснять коллегам, что ты делаешь шурф при помощи магического предмета?
В задумчивости профессор вертел в руках мышонка, а затем решил сравнить обе фигурки и полез в карман за барсуком.
Едва он прикоснулся к своему талисману, воздух напряженно загудел, и Теодор Каземирович увидел тем самым зрением, каким обычно прозревал в глубинах породы золотоносные жилы или каменноугольные пласты, непонятные мерцающие красным цветом линии в глубине земли. Что-то в их расположении показалось ему неправильным, хаотичным, профессор попытался их разровнять.
В этот момент землю затрясло.
Красные линии легко поддавались деформации, но были слишком чувствительны — стоило разровнять их в одном месте, как они начинали выпирать и вспучиваться в другом, и чем больше Теодор Каземирович пытался их упорядочить, тем сильнее трясло землю. Профессор в ужасе отбросил мышонка, но было уже поздно — колебания достигли пика и город оказался разрушен практически до основания. Профессору повезло, что он был на улице, потому что гостиница сложилась, словно карточный домик.
В черной туркменской ночи не было видно ни зги, кругом слышались крики, ругань и плач, а профессор ползал по земле в поисках выброшенного амулета. Он нашел его и начал рыть землю, пытаясь отыскать своих товарищей под завалами гостиницы, но все, кого он находил, были мертвы. Профессор вытащил двенадцать трупов и только после опомнился — как он объяснит идеально круглые червоточины в руинах? Как мог он замаскировал следы раскопок и принялся разбирать завалы вручную. Вскоре ему на помощь пришел патрульный орудовец, и они продолжили спасательные работы вдвоем.
В ту ночь в Ашхабаде погибло сто пятьдесят тысяч человек. Профессора это подкосило, он собирался идти в НКВД с повинной. Единственное, что его останавливало, — как объяснить, что один человек может вызвать стихийное бедствие такой силы? Чтобы хоть как-то загладить свою вину перед людьми, Теодор Каземирович остался в Ашхабаде и продолжал работать на разборке завалов и спасении живых. Помог его дар видеть сквозь землю. Мышонка он старался не трогать.
По возвращении домой он захворал и слег. Проболел он несколько лет, пока Барбаре и Агнии не исполнилось по шестнадцать. Незадолго до смерти он завещал дочерям фигурки, написал подробную инструкцию, как работают предметы, — и скончался.
Барбара получила барсука, Агнии досталась мышь. Они точно знали, что нельзя использовать эти предметы одновременно. Рассказ отца о землетрясении настолько поразил девушек, что они даже за руки не брались, если хотя бы одна из них носила амулет.
Забылись они только один раз, когда гостили у друзей в Ташкенте. У друзей был ребенок — маленькая девочка, которой еще и года не исполнилось. Сюсюкая над коляской, сестры, не сговариваясь,
