восхитительное.
Мэрибет неуверенно обошла вокруг «мустанга» и, нагнувшись, потянула за ручку дверцы.
Раздался скрежет покореженного металла. Потом она выпрямилась, держа в руках нечто вроде огромного черного саквояжа. Из саквояжа что-то капало.
Нет, это не саквояж. Это Ангус. Сложив водительское кресло, Мэрибет опустила пса на заднее сиденье, потом села в машину сама.
Она завела машину. Джуд развернулся в кресле, желая и боясь увидеть, что с его собакой. Ангус тоже поднял на него глаза – влажные, блестящие, красные от лопнувших сосудов. Он тихо заскулил. Его задние лапы расплющило в лепешку. Из черного меха торчала красная кость.
Джуд перевел взгляд с Ангуса на Мэрибет: на ее исцарапанный подбородок, сжатые в тонкую линию губы. Бинты на обезображенной правой руке девушки промокли насквозь. Вот уж парочка безруких. Если так пойдет и дальше, они не сумеют и обнять друг друга.
– Ты посмотри на нас троих, – обратился он к Мэрибет. – Ну и зрелище.
Он закашлялся. Морозные иголки под ребрами таяли, но очень медленно.
– Я еду в больницу.
– Никакой больницы. Выезжай на трассу.
– Без помощи врачей ты умрешь.
– Я умру, если мы поедем в больницу. И ты тоже, кстати. Там Крэддок легко справится с нами. Пока Ангус жив, у нас есть шанс.
– Да что Ангус…
– Крэддок боится не его. Он боится той собаки, что находится внутри собаки.
– Что? Джуд, я не понимаю тебя.
– Поезжай. Я остановлю кровотечение. Это всего лишь палец. А ты выезжай на трассу. Там сверни на запад.
Джуд поднял правую руку, чтобы замедлить ток крови. Способность думать понемногу возвращалась к нему. Но думать о том, куда ехать, не было никакой необходимости. Осталось только одно место, куда они могли отправиться.
– И что там, черт возьми, на западе? – спросила Мэрибет.
– Луизиана, – сказал он. – Мой дом.
Аптечка первой помощи, что сопровождала их от самого Нью-Йорка, валялась на заднем сиденье. Джуд нашел в ней один рулон бинта, булавки и несколько обезбаливающих таблеток в плотных упаковках. Сначала он взялся за таблетки. Он разрывал упаковки зубами и глотал одну таблетку за другой, не запивая. Он съел все шесть штук, но этого не хватило. Свою руку он по-прежнему чувствовал как раскаленный кусок металла, который неторопливо, но методично плющили молотом.
Зато боль помогала справиться с сонливостью. Она был якорем для его сознания, веревочкой, соединяющей с миром реального с шоссе, с проносящимися мимо дорожными знаками, с гудением кондиционера.
Джуд не представлял, долго ли сумеет сохранить ясность мысли, и хотел поскорее объяснить Мэрибет, что надо делать. Он говорил сквозь стиснутые зубы, прерываясь и наматывая на искалеченную руку бинты, виток за витком.
– Ферма отца находится почти у самой границы штата, в Мурс-Корнере. Туда мы доберемся часа через три. За три часа я не потеряю столько крови, чтобы умереть. Он болен, не приходит в сознание. При нем старуха – моя тетка. Она фельдшер, кажется. Она смотрит за ним. Получает за это деньги. В доме есть морфин для него. И собаки. Его собаки. По-моему, у него… О, черт. О. Черт. Две собаки. Пастушьи овчарки, как мои. Здоровые твари.
Когда бинт закончился, он закрепил края булавками. Ногами стянул с себя сапоги и носки. Один носок, как варежку, натянул на кисть правой руки, второй обернул вокруг запястья и затянул достаточно туго, чтобы замедлить кровообращение, но не перекрыть его совсем. Разглядывая получившуюся тряпичную куклу, он прикидывал, можно ли брать аккорды без указательного пальца. Или проще опять поменять руки и брать аккорды левой, как в детстве? При этой мысли он снова рассмеялся.
– Прекрати, – сказала Мэрибет.
Джуд сжал зубы и заставил себя остановиться. Он и сам понимал, что смех выходит не веселый, а истерический.
– Как ты думаешь, она не сообщит в полицию, эта твоя тетка? Она не захочет позвать к тебе доктора?
– Не захочет.
– Почему?
– Мы ей не разрешим.
После этих слов Мэрибет долго молчала. Она вела «мустанг» ровно, автоматически объезжала попутные машины по левой полосе, затем снова вставала в правый ряд, поддерживая скорость семьдесят миль в час. Руль она держала белой и сморщенной левой рукой. Правой рукой она больше не могла ничего делать.
Наконец Мэрибет произнесла:
– Как ты думаешь, чем все это кончится?
У Джуда не было ответа. Вместо него ответил Ангус – тихим жалобным стоном.
Джуд старался оглядываться назад и проверять, не гонится ли за ними полиция, не преследует ли их Крэддок, но, во второй половине дня он прислонился головой к окну и прикрыл на миг глаза. Его гипнотизировало шуршание шин по асфальту: фамп-фамп-фамп. Кондиционер, раньше никогда не шумевший, время от времени начинал звучать как трещотка. Эти циклические перемены тоже производили гипнотический эффект: яростная вибрация вентилятора – тишина, вибрация – тишина.
На ремонт «мустанга» у Джуда ушли месяцы, а Джессика Макдермотт Прайс в один миг снова превратила его в никчемный кусок металла. Из-за этой женщины с Джудом случилось такое, что, по его мнению, бывало только с героями баллад в стиле «кантри»: машина сломана, собаки погибли, он вынужден покинуть свой дом и многократно нарушить закон. Это почти смешно. Кто бы мог подумать, что отстреленный палец и потеря полпинты крови так хорошо влияют на чувство юмора? Нет. Смешного тут мало. И смеяться сейчас нельзя. Джуд не хотел пугать Мэрибет. Он не хотел, чтобы она думала, будто он сходит с ума.
– Ты сходишь с ума, – сказала Джессика Прайс – Никуда ты не поедешь. Успокойся. Давай я принесу тебе чего-нибудь успокаивающего, и потом мы все обсудим.
Звук ее голоса заставил Джуда открыть глаза.
Он сидел в плетеном кресле возле стены полутемного коридора на втором этаже дома Прайсов. Он не поднимался на второй этаж, но ни на миг не усомнился в том, что находится именно там. Подсказкой служили фотографии, большие портреты в рамах, развешанные на панелях темного дерева. На одной карточке на фоне синего занавеса стояла Риз в возрасте примерно восьми лет – с широкой улыбкой, чтобы продемонстрировать скобки на зубах, со смешными ушами торчком.
Другой портрет был сделан раньше, его краски слегка выцвели. На нем запечатлен, прямой как палка, военный – капитан с квадратными плечами. Длинное узкое лицо, небесно-голубые глаза и широкий тонкогубый рот придавали ему почти фамильное сходство с актером Чарлтоном Хестоном. Взгляд Крэддока на снимке был рассеянным и вызывающим одновременно.
Слева от Джуда начиналась широкая лестница, ведущая из прихожей на второй этаж. Анна поднялась почти до середины пролета, следом за ней шла Джессика. На слишком бледном лице Анны горели два пятна румянца, из-под кожи на руках выпирали кости запястий и локтей, а одежда висела как на вешалке. Она больше не была девушкой-готом. Ни косметики, ни черного лака для ногтей, ни сережек или колец. Только белая майка, старые спортивные шорты и незашнурованные кроссовки. Волосы она, похоже, не расчесывала неделю. Растрепанная и истощенная Анна должна была бы выглядеть ужасно – но Джуду она казалась прекрасной. Такой же прекрасной, как в то лето, которое они провели в гараже, трудясь над «мустангом» в компании двух овчарок.
При виде ее Джуда захлестнули эмоции: потрясение, тоска и обожание, слитые воедино в
