большего. Не только ее физического отклика, он хотел обладать всем: ее гордостью, ее силой, секретами того, как хорошо ей удавалось владеть собой, ее чувствами, о которых он мог только догадываться.
Остановившись у двери в ее спальню, он прислушался к шуму воды и представил ее под душем. Он вспомнил мягкие изгибы ее тела, нежный шелк волос в своих пальцах, то, как ее тело прижималось к нему, а глаза туманились от удовольствия, когда он целовал ее.
Звук воды внезапно прекратился. Энтони отскочил от закрытой двери к окну.
— Господи! — прошептал он, невидяще глядя в темноту.
Приход официанта отвлек его, и, когда Стефани вошла в гостиную, он полностью овладел собой.
Теперь она не выглядела измотанной, но казалась очень юной и необычайно хрупкой.
Энтони никогда в жизни не испытывал побуждения защищать какую-либо женщину, кроме Стефани, и никогда его желание обладать женщиной не было таким сильным, он хотел заниматься с ней любовью до тех пор, пока они не будут утомлены так, что не смогут двигаться.
Уж не теряет ли он рассудок? — удивился про себя Энтони.
Сев за стол напротив нее, он попытался думать о чем-либо отвлеченном. В конце концов, первой заговорила Стефани:
— Полагаю, вы хотели бы увидеть папины бумаги.
Он поколебался, затем сказал:
— Думаю, что мог бы оказать вам большую помощь, если бы видел их. Но решать вам, Стефани.
Она бросила на него мимолетный взгляд.
— Оригиналы хранятся в банке. Я сделала копии со всего, даже с нескольких записок, нацарапанных на обрывках бумаги.
— Это значит «да» или «нет»? — с кривой улыбкой спросил Энтони.
— Да. — На этот раз она твердо встретила его взгляд. — Мне также любопытно узнать, обнаружите ли вы то, что и я. В конце концов, может быть, я не права. Может быть, вы сможете убедить меня, что это погоня за журавлем в небе.
— У вас есть сомнения? — спросил он с любопытством, потому что она казалась ему такой уверенной.
— Нет. Но что я знаю, в конце концов? Вы — знаток, а я даже не талантливый любитель.
Энтони помолчал несколько минут, наблюдая за тем, как она ест, затем спокойно проговорил:
— Я сказал кое-что, что вам нелегко простить, не правда ли?
Она взглянула на него явно удивленная и на мгновение сбитая с толку.
— Я не саркастичная, если вы это имеете в виду. У меня нет соответствующего образования. Я окончила колледж и получила степень, но по истории, а не по археологии. Отец же не старался учить меня, а я не старалась учиться у него.
— Тем не менее, я был груб с вами. Извините меня.
— Звучит так, будто вы изменили свое мнение обо мне. Что к этому привело?
— Сегодня утром я выяснил, как обстоят дела на самом деле.
— Выяснили что?
— Что Джеймс разорился перед болезнью. И что вам пришлось иметь дело с результатами этого последние шесть месяцев.
— Это не ваше дело, — сказала она, подняв подбородок.
— Вы должны были сказать мне.
— Зачем? Чтобы дать вам еще один шанс назвать меня лгуньей или же обвинить в том, что я пытаюсь вызвать у вас сочувствие? Нет, спасибо. Кроме того, это вас не касается.
Вспомнив, как он безжалостно обрушился на нее, побуждаемый своим язвительным гневом в первый вечер, Энтони едва ли мог обвинить ее в том, что она считала, что первой его реакцией было бы недоверие или нечто еще более худшее. Фактически так бы оно и было. Сказать ему было нечего.
— Вы хотите посмотреть бумаги сегодня вечером? — спросила она, когда они кончили завтракать.
— Да.
Стефани встала и прошла в свою комнату, оставив Энтони одного. Он расхаживал по гостиной со все большим, беспокойством. Он явно не справился с ситуацией и знал это. Он хотел извиниться за то, как вел себя в первый вечер. Но она дала ему понять, что он ступил на опасную почву. Снова гордость Стирлингов? Или ее собственная гордость и решимость нести свою ношу на своих плечах? Какой бы ни была причина, она не хотела говорить с ним о проблемах своего отца или своих собственных, И хотя это было понятно, его взволновало, что есть вещи, о которых она не желала говорить ему, и уголки ее жизни, скрытые от него.
Он говорил себе, что снова вошел в ее жизнь всего несколько дней назад и вел себя, как ублюдок, поэтому не мог ожидать, что дорожка к ней окажется ровной. Но терпение, которое так легко давалось ему, было теперь вне пределов досягаемости. Его пожирал как эмоциональный, так и физический голод, делал его более уязвимым, чем когда-либо в жизни, побуждая его схватить и крепко держать ее. До того, как он потеряет ее снова. Он чувствовал странное холодное стеснение в груди. Это был страх, страх повторить ту же ошибку, которую он, должно быть, совершил десять лет назад, ошибку, разлучившую их.
— Вот бумаги.
Она вошла в гостиную, бросила толстый конверт на кофейный столик, затем тотчас же направилась к двери.
Энтони сделал несколько быстрых шагов и преградил ей дорогу, его руки опустились на ее плечи.
— Стефани, я был не прав по отношению к вам, извините. Я хочу, чтобы вы знали это.
— Хорошо.
Она не подняла на него глаз. Ее голос был едва слышным.
Одна лишь мысль о ней почти лишала его контроля над собой, а прикосновение — разума. Даже сквозь плотную ткань халата он ощущал ее теплую плоть. Ее волосы пахли солнечным светом, а кожа выглядела такой шелковистой, что он почувствовал непреодолимое желание прикоснуться к ней. Его рука бездумно скользнула под ее черные волосы, к шее.
— Я заставил вас ненавидеть меня?
В его голосе слышалось напряжение. Она посмотрела на него своими громадными глазами, их серый туман сбивал с толку и заставлял нервничать.
— Я не ненавижу вас… но… я вас не понимаю.
Его большой палец стал ритмично поглаживать ее щеку. Он мысленно видел перед собой девушку, какой она была много лет назад, — прелестную, милую, со смущением и грацией согласившуюся взять на себя роль хозяйки дома. Что он сделал тогда, чтобы оттолкнуть ее? Он не знал, не смел спросить, но он хотел ее так сильно, что едва мог что-либо соображать. В его голосе отразилось смятение, когда он сказал:
— Я не настолько сложен.
— Напротив. Вы так сильно изменились с того вечера, когда пришли в наш дом, что я не знаю, что думать и чему верить. Кто вы? Что вы хотите от меня, Энтони?
У него не было ответа, по крайней мере, такого, который мог бы все объяснить ей… или ему самому. Кроме одного — он боялся ее потерять. В этом единственном он был уверен.
Он наклонил голову и прикоснулся к ее губам своими, его рука соскользнула с ее плеча на спину, и он прижал ее к себе. Страстное желание, резкое и сильное, как удар, пронзило его. Губы неистово прильнули к ее, пока его язык не вошел в ее жаркий рот. Она задрожала, ее нежное тело приникло к нему, а руки обвились вокруг его талии. Она издала нежный приглушенный стон наслаждения.
Но, несмотря на то, что желание мучило его, Энтони не намеревался поддаваться ему. Он слишком хорошо осознавал ее измотанность и настороженность, чтобы не понимать: время выбрано неудачно. Однако ее отклик, мгновенный и полный, подверг такому испытанию его выдержку, что он не был уверен, сможет ли остановиться. Его потребность в ней была почти непереносимой, он ощутил сладостную боль во всем теле и почти громко застонал. Ее губы были такими сладкими и нежными, и так хорошо было чувствовать ее тело крепко прижатым к своему!
