Воротясь в гостиную, она принесла ему чашку горячего кофе - одно из верных средств, обычно разгонявших его мрачное настроение.
Выпив кофе, он криво усмехнулся Кристин.
- Я так безмерно счастлив здесь с тобой, Крис. Если бы только работа моя шла на лад! Пожалуй, в том, что Луэллин не пускает меня в больницу, нет ничего необычайного и никакой личной неприязни ко мне. То же самое делается и в Лондоне и повсюду во всех больших клиниках. Такова система. Но с какой стати она такова, Крис? Почему врача лишают возможности лечить его больного, когда тот попадает в больницу? Он теряет возможность исследовать этот случай так же, как если бы потерял пациента. Это результат нашей проклятой системы 'практикующих врачей', и это неправильно, неправильно от начала до конца! Боже мой, что это я вздумал читать тебе целую лекцию? Как будто у нас мало своих забот! Подумать только, в каком восторге я был, начиная работу здесь! Чего только я не собирался делать! А вместо этого одна неприятность за другой, все пошло не так!
Но в конце недели к Эндрью явился неожиданный гость. Совсем поздно, когда они с Кристин собирались идти наверх спать, звякнул звонок у дверей. Это пришел Оуэн, секретарь Общества.
Эндрью побледнел. Приход секретаря показался ему самым зловещим из всех событии за эти несчастливые месяцы борьбы. Не предложит ли ему комитет оставить службу? Неужели он будет уволен, выброшен с Кристин на улицу, как жалкий неудачник?
С упавшим сердцем посмотрел он на худое застенчивое лицо секретаря, но тотчас же почувствовал радостное облегчение, когда Оуэн достал из кармана желтую карточку.
- Извините, что я пришел так поздно, доктор Мэнсон, но меня задержали в конторе, и я не успел зайти к вам в амбулаторию. Я хотел спросить, согласитесь ли вы взять к себе мою лечебную карточку? Ведь это странно, что я, секретарь Общества, до сих пор не потрудился прикрепиться к какой-нибудь амбулатории. В последний раз я обращался к врачу, когда ездил в Кардифф. Но теперь я буду вам очень благодарен, если вы согласитесь включить меня в списки ваших постоянных пациентов.
Эндрью с трудом заговорил. Ему так много уже пришлось отдать этих карточек, - отдать, скрепя сердце, - что
- Благодарю вас, мистер Оуэн, я... я буду очень рад иметь вас в своем списке.
Кристин, стоявшая тут же в передней, торопливо вмешалась:
- Не зайдете ли, мистер Оуэн? Пожалуйста!
Секретарь хотя и протестовал, уверяя, что не хочет их беспокоить, но, казалось, был не прочь, чтобы его пригласили в гостиную. Сев в кресло у камина, он задумчиво устремил глаза в огонь. Лицо его дышало удивительным спокойствием. Костюмом и говором он ничуть не отличался от обыкновенного рабочего, но этим созерцательным спокойствием и почти прозрачной бледностью кожи напоминал аскета. Несколько минут он, видимо, собирался с мыслями. Потом заговорил:
- Я рад, что имею случай потолковать с вами, доктор. Не падайте духом, если вначале вам трудновато будет ладить с нашими рабочими. Они малость жестковаты, несговорчивы, но, в сущности, народ хороший. Присмотрятся - и начнут ходить к вам, начнут, вот увидите! - И, не давая Эндрью вставить ни слова, Оуэн продолжал: - Слышали насчет Тома Ивенса? Нет? С его рукой совсем дело плохо. Да, это лекарство, против которого вы их предостерегали, сделало как раз то, чего вы боялись. Локоть ему скрючило, не разгибается, так что рука не действует, и из-за этого Том лишился работы в шахте. И так как он обварил руку не на работе, а дома, то ему не дали ни пенни компенсации.
Эндрью невнятной фразой выразил сожаление. Он не испытывал никакого злорадства, только грусть при мысли о напрасном несчастьи, которое так легко было предотвратить.
Оуэн опять помолчал, потом тихим голосом начал рассказывать им о своих мытарствах в юности, о том, как он с четырнадцати лет стал работать в шахте, посещал вечернюю школу и постепенно 'выходил в люди', научился писать на машинке и стенографировать и в конце концов был назначен секретарем комитета.
Эндрью стало ясно, что этот рабочий посвятил всю жизнь делу улучшения участи своего класса. Оуэн был доволен работой в комитете, потому что она отвечала этим его стремлениям. Но он хотел дать рабочим не одну только медицинскую помощь. Он мечтал о лучших жилищах для них, лучших санитарных условиях, о лучшей и более безопасной жизни не только для шахтеров, но и для их семей. В разговоре с Эндрью он привел цифры смертности от родов среди жен шахтеров, детской смертности. Он помнил наизусть все цифры, был прекрасно осведомлен обо всех фактах.
Но он не только говорил, он умел слушать. Он улыбался, когда Эндрью рассказывал историю с канализационной трубой во время эпидемии тифа в Блэнелли. Он проявил живейший интерес к утверждению Эндрью, что рабочие антрацитовых копей более подвержены легочным заболеваниям, чем все другие, работающие под землей.
Воодушевленный вниманием Оуэна, Эндрью с большим пылом пустился в обсуждение этого вопроса. После долгих и усердных наблюдений он был поражен высоким процентом легочных заболеваний в самых коварных формах среди рабочих угольных копей.
В Блэнелли у множества бурильщиков, приходивших к нему с жалобами на кашель или на то, что у них 'застряло немного мокроты в груди', на самом деле оказывался начальный и даже открытый туберкулезный процесс в легких. И то же самое он наблюдал здесь, в Эберло. Он задавал себе вопрос, нет ли прямой связи между этими заболеваниями и характером работы.
- Понимаете, что я хочу сказать? - говорил он с увлечением. - Эти люди работают целый день в пыли, вредной минеральной пыли, в забоях, и эта пыль набивается в их легкие. Я подозреваю, что она разъедает легочную ткань. Бурильщики, например, которые больше всего глотают пыль, заболевают чахоткой чаще, чем, скажем, откатчики. Конечно, может быть, я на неверном пути. Но мне думается, что я прав. И меня очень привлекает то, что эта область еще мало исследована. В официальной инструкции министерства внутренних дел совершенно не упоминается о таком профессиональном заболевании. Когда рабочие угольных копей сваливаются в чахотке, им не выплачивают ни единого пенни компенсации!
Оуэн встрепенулся, наклонился вперед, его бледное лицо загорелось волнением.
- Боже мой, доктор, какие интересные вещи вы говорите! Давно не слышал ничего более интересного и важного!
Они начали оживленно обсуждать вопрос. Было уже поздно, когда секретарь собрался уходить. Извинившись, что так долго просидел у них, он горячо попросил Эндрью продолжать свои исследования, обещал ему помогать, чем только сумеет.
Дверь закрылась за Оуэном, но он оставил после себя впечатление большой теплоты и искренности. И как тогда, когда решался вопрос о его назначении в Эберло, Эндрью сказал себе: 'Этот человек мне друг'.
VII
Новость о том, что секретарь передал свою лечебную карточку доктору Мэнсону, быстро распространилась по участку и несколько приостановила рост непопулярности нового доктора.
Но, независимо от этой материальной выгоды, визит Оуэна ободрил и Эндрью и Кристин. До сих пор они оставались как-то вне общественной жизни города. Хотя Кристин никогда об этом не говорила, но во время длительного отсутствия Эндрью, обходившего больных, бывали минуты, когда она остро ощущала свое одиночество. Супруги представителей высшей администрации были слишком полны сознанием собственного достоинства, чтобы посещать жен младших врачей. Миссис Луэллин, обещавшая вечную любовь и восхитительные поездки на автомобиле в Кардифф, оставила один раз, в отсутствии Кристин, визитную карточку, и больше о ней не было ни слуху ни духу. А жены доктора Медли и доктора Оксборро из Восточной амбулатории были очень уж непривлекательны: одна - увядшая, напоминавшая белого кролика, другая - нудная святоша, которая в течение целых шестидесяти минут (по купленным у фирмы 'Ридженси' дешевым часам) говорила о миссионерстве в Западной Африке. Было очевидно, что и между младшими врачами и между их женами нет никакого единения и они не поддерживают знакомства. По отношению к
