Николаю Ковалеву, директору ФСБ.
Звоню через день. В трубке совсем другой голос:
— Да-да, товарищи со мной уже связывались. Записывайте.
— Что записывать, Виктор Михайлович?
— Как что?! Торжественное обращение к сотрудникам ФСБ. Меня ведь попросили сказать несколько слов для чекистов.
Я пытался спорить. Втолковывал, что мне нужно не обращение, а интервью. Чебриков был непреклонен. До этого за всю свою жизнь он дал только два интервью и общение с журналистами строил по принципам, изложенным в ленинской работе о партийной печати. Первое интервью называлось — «Перестройка и работа чекистов», второе — «Обновляя национальную политику».
Обращение Чебрикова я опубликовал в полном объеме. В конце концов характеризовало оно Виктора Михайловича не хуже любого интервью.
Вот этот текст:
«Поздравляю всех сотрудников контрразведки Российской Федерации с праздником. Желаю утверждения здоровой, деловой и морально чистой атмосферы, высокой правовой культуры, законопослушности, высокого профессионализма и ответственности за порученное дело…»
Прошло ещё несколько лет. Мои звонки к Чебрикову стали уже неким обязательным ритуалом. Раз в месяц я слышал глуховатый голос:
— Давайте чуть-чуть обождем. Не время пока.
До сих пор не могу поверить, что однажды Чебриков сменил гнев на милость. Правда, каких трудов это стоило! Скольких соратников генерала упросил я похлопотать за меня!
Стояла осень. Чебриков вышел из подъезда кирпичного цековского дома на Сивцевом Вражке. На голове — шапка-пирожок. Тяжелое драповое пальто. В руках — старомодный дипломат.
Особенно меня поразила тяжесть пальто. Килограммов десять, не меньше. Я спросил:
— Как же вы его носите?
— Привычка, — ответил Чебриков.
Я предупредительно распахнул дверь, копируя виденных в кино ординарцев.
— Разрешите ехать, товарищ генерал?
Он кивнул.
Машину я вел нарочито медленно, — заранее сбрасывал скорость, мягко притормаживал. Осознание того, что рядом сидит историческая личность, невольно дисциплинировало.
«Эх, было бы это лет пятнадцать назад», — думал я. И, стоя на перекрестках, с чувством тайного превосходства оглядывал соседние машины. Увы, Чебрикова никто не узнавал и гордости моей оценить не мог.
«Ладно, — решил я, — В конце концов, так даже лучше».
Ощущение тайны, как мне казалось, ещё сильнее объединяло нас. Наверное, в этом заключалась суть и его профессии: тебе доверено то, о чем никто не знает и никогда не узнает.
— У меня есть удостоверение ФСБ, Барсуков выдал, — заранее предупредил Чебриков. И специально полез в дипломат за «ксивой». «Консультант Управления делами ФСБ России», — было написано там. Орденские планки тянулись до самого низа фотографии. Думаю, несколько рядов колодок в удостоверение не вместились.
В редакционном кабинете два часа Чебриков рассказывал о себе. О войне. О работе на металлургическом заводе. О Днепропетровском обкоме. О КГБ. Об Андропове.
Диктофон он включать запретил. Записывать за ним — тоже.
— Это первая встреча, притирочная. Может, я ещё откажусь.
Не отказался. Хотя и пытался.
— Ну как рассказать все? Пожил, слава богу. Да и ни к чему это. Для кого? Скажут еще: вот, рисуется.
Впоследствии встречались мы с ним раз пять или шесть. Я заезжал за ним на машине, вез на Лубянку. В Центре общественных связей ФСБ нам выделили кабинет.
Всякий раз Чебриков входил в желтое здание, где проработал 22 года, по-хозяйски, словно он все ещё — председатель КГБ.
— Здравствуйте, товарищи, — приветствовал прапорщиков у дверей. — Как настроение?
Ничего не поделаешь: партийно-покровительственный стиль въелся в него слишком глубоко.
Помню, к нам в комнату зашел поздороваться замначальника ЦОСа.
— Так, — властно изрек Чебриков. — При мне служил?
— Служил, Виктор Михайлович.
— Где?
— В кадрах.
— Нормально. Я кадры курировал… Садись.
