— А он… — начинаю я, но слова вылетают так быстро, что мне кажется, я их выплевываю. — Он приводил с собой дочь?
— Терезу?
Колени у меня подгибаются, и я опускаюсь на красный ковер.
— О, вы пьяны, сэр? — вопрошает Элиза. — Если так, то вам придется покинуть помещение.
— Вы знаете Терезу Дорети? — подаю я голос с пола.
Элиза меня изучает. Я жду, когда она или вызовет полицию, или крикнет охрану или трех старичков с газетами. Но вместо этого она выходит из-за стола выдачи и опускается рядом со мной на колени. Ее черная юбка слегка задралась. По разного рода причинам — место, доктор, жена, а теперь еще и эта женщина — у меня начинает ломить за грудиной.
— Я ни разу ее не видела. Обычно доктор сам выбирал для нее книги. — Элиза продолжает меня разглядывать. — Знаете, по-моему, пора попробовать подняться на ноги. — Она встает первая и протягивает мне руку, юбка опускается на место. — Вы что, здесь выросли?
Рука Элизы проскальзывает в мою ладонь, рывок — и я снова на ногах.
— Да, в Трое. Мое имя — Мэтти Родс.
К моему изумлению, она начинает хватать ртом воздух. Глаза горят, челюсть отвисла.
— Так вы тот самый мальчик? О господи, да я же вас знаю!
Кондиционер гонит тепло и гудит. Старики за газетным столом шевелятся, шуршат страницами.
— Очевидно, вы тоже здесь выросли, — лепечу я.
— Господи боже мой, да в западном Блумфилде! Мне тогда было двенадцать лет. Я все о вас знала.
— Не может быть! — У меня начинают дрожать мышцы ног.
Элиза смотрит на меня еще несколько секунд и наконец говорит:
— Кажется, я смогу вам помочь.
С трудом передвигая трясущиеся ноги, я плетусь за ней вдоль длинного ряда пластиковых стеллажей. Сосны и сугробы за высоким узким окном в конце прохода зарумянились в лучах восходящего солнца. Мы останавливаемся, и я поднимаю глаза. Вот и она — выпучила на меня свои жуткие пустые глазницы. Я снова наклоняю голову, едва не впилившись лбом в книжный шкаф. Я ей-богу слышу, как скрежещет мое чувство равновесия — словно шестеренки дедовских часов.
То ли доктор Дорети собственноручно повесил сюда эту зубастую маску, то ли дал указание, потому что она наклонена влево точно под тем же углом, что и раньше, клыки из слоновой кости сверкают, черная пасть заглатывает свет. Я пячусь назад и вспоминаю, что пора закрыть собственный рот. И тут вдруг старый страх отступает, оставляя привкус неподслащенного какао — горький, но с примесью обещания сладости — или памяти о ней. Эта маска висела в доме Терезы как оберег, но, судя по всему, она ни от чего не защитила ни самого доктора, ни его дочь. И, как и я, была отправлена в ссылку.
— Здорово, дружище! — говорю я. Взгляд отрывается на удивление легко, и это меня даже оскорбляет.
Элиза наблюдает за мной, свесив голову почти под тем же углом, что и маска. Взгляд у нее обеспокоенный, но в то же время любопытный. Так на меня обычно смотрела Лора до того, как ее стала бесить моя нерешительность.
— Что-то не так? — спрашивает Элиза.
Я с усилием выжимаю из себя улыбку.
— Страшилка из детства, — объясняю я, кивая на маску. — Эта штука была моим вечным кошмаром. Когда-то она висела в гостиной у Дорети.
Под зубастой маской — табличка в золотой рамке с надписью: «Моим соратникам, ловцам воскресных рассветов, для защиты от всяческих бед и напастей». Рядом с табличкой — фотография доктора Дорети в траурной рамке. Все тот же лысый череп, взгляд в точности такой, каким он мне запомнился, — суровый и безжалостный. Я чуть не принял даты его жизни за индекс по десятичному каталогу Дьюи:[69] 1942–1990.
В другой рамке чуть ниже помещен тот самый некролог, ради которого я сюда пришел, датированный 11 ноября 1990 года. В этом некрологе доктора называют «выдающимся филантропом» в связи с тем, что он основал два стипендиальных фонда для местных студентов.
«В последние восемнадцать лет своей жизни доктор Дорети по выходным дням посвящал пятнадцать часов работе в бесплатной клинике, основанной с его помощью в одном из самых проблемных районов города. После себя он оставил любящую жену Барбару и дочь Терезу».
— Вы не знаете, что было причиной несчастного случая? — спрашиваю немного погодя.
— Пьянство, говорят.
— Не может быть. Я хорошо его знал. Не могу представить его пьяным.
— Правда? Но здесь это никого не удивило.
Нет, не это я хотел услышать. Мысль о том, что доктор был тайным алкоголиком, почему-то огорчает меня гораздо больше, чем его смерть. Я стою там еще с минуту, чувствуя себя как родственник на церемонии прощания с покойным, разве что, при всем моем сожалении, я знаю, что никогда не буду особенно скорбеть по поводу кончины этого человека, хотя ненавидеть его уже не имеет смысла.
— А как Барбара все это перенесла?
— Кто-кто? — в недоумении моргает Элиза.
— О, жена доктора. Терезина… — Мачеха, полагаю, но у меня язык не поворачивается это произнести.
— Никогда ее не видела. И не слышала, чтобы он когда-либо о ней упоминал.
Я закрываю глаза, теша себя надеждой, что хотя бы Барбара благополучно уехала и сидит сейчас где-нибудь возле хижины под солнцем, что-нибудь мастерит и поет свои песни.
— Так вот что вам было нужно, — доносится до меня голос Элизы.
Я открываю глаза.
— Того, что мне нужно, возможно, уже нет в этом мире.
Элиза вскидывает брови и улыбается, но с опаской — на тот случай, если я не пошутил. И тут в одном из моих «я» вдруг просыпается желание срочно вернуться назад, поселиться в каком-нибудь иглу и попросить эту женщину привозить мне иногда кофе и книги.
— Вообще-то я разыскиваю Терезу.
— М-м-м… — тянет Элиза, не двигаясь с места, и это выбивает меня из колеи.
— Что это значит?
— Просто… просто вспоминаю, что мне известно о вашей истории, вот и все.
— Стало быть, иглу мне не светит, — бормочу я и заливаюсь краской.
— Что? — спрашивает Элиза, глядя на меня во все глаза.
— Ничего, простите.
Я двигаюсь назад по проходу между стеллажами. А когда дохожу до стола с бестселлерами, Элиза окликает меня театральным шепотом. Обернувшись, я вижу, что она уже стоит у своего стола, но продолжает на меня смотреть.
— Мистер Родс, вам очень надо ее найти, да?
Я киваю.
— Я пробуду здесь еще несколько часов. Зайдите на всякий случай, ладно? А я тут покопаюсь немного. По-моему, кое-что у меня для вас найдется.
— Вы уверены?
Она усмехается:
— Вы несомненно были одним из самых легендарных персонажей легендарной зимы семьдесят седьмого года. Мне всегда было интересно, чем это все обернулось.
— Мне тоже, — бросаю я и, пока она не поняла, что я не в состоянии ответить на ее усмешку, толкаю дверь и выпихиваю себя под снег.
На Вудвордском проезде был открыт Международный блинный дом (МБД), на парковку с чавканьем заезжали машины. Раз уж мне все равно не спать, то надо хотя бы выпить кофе, а может, и перекусить. Я
