этаже, а соседние комнаты заняли марафонцы Иван Китс и Барри Мэги. Внизу поместились Макс Карр, Артур и толкатель ядра Лес Миллз.
Токийская деревня имела одно очень важное преимущество перед римской: всего в 300 ярдах от наших квартир была разбита гаревая дорожка. В столовой спортсменов объединили более разумно, чем в Риме. Мы питались вместе с австралийцами, канадцами, испанцами и португальцами. В Риме нас кормили вместе со спортсменами из ОАР и Африки, и до тех пор, пока мы не потребовали организовать дело как положено, нам приходилось есть необычную для нас пищу.
Мы приехали в деревню к вечеру и, быстро переодевшись, выбежали на улицу в безрукавках и шортах для поисков нужной разминочной трассы. Попробовав дорожку и обежав вокруг различных строений, мы двинулись к большим воротам и, возглавляемые Джеффом Джулианом, направились в местный парк с замечательным лабиринтом бетонных и глиняных дорожек.
Это был Мейджи-парк, в центре которого находится великолепный храм. Парк выглядел совершенным для тренировок.
Однако мы немедленно встретились с трудностями. У входа нас остановил полисмен и знаками разъяснил, что в этом парке можно ходить, но не бегать. Сознавая, что мы нарушаем, должно быть, какие- то религиозные обычаи, мы поступили дипломатично — пошли пешком. Когда полисмен скрылся из виду, мы снова перешли на бег.
Мы провели великолепную 10-минутную пробежку по извилистым дорожкам парка. Было ясно, что это место сыграет не последнюю роль в нашей подготовке к Играм, поскольку мы планировали по крайней мере полчаса ежедневного бега до завтрака. И, невзирая на полисмена, мы продолжали использовать парк и в дальнейшем. По мере того как прибывали новые команды, в бег по дорожкам парка включалось все большее число спортсменов. Японцы махнули на нас рукой, я думаю приняв во внимание то обстоятельство, что было проще разрешить нам бегать по парку, чем возить неизвестно куда по перегруженным транспортом улицам.
Последние прикидки
В первые дни пребывания в Японии я испытывал какое-то болезненное ощущение. На меня давило все, начиная с плохой погоды и кончая непривычной для меня обстановкой, характерной для этой перенаселенной страны.
В четвертый день после приезда я слег в постель, у меня поднялась температура, и я почувствовал слабость. На следующий день я легко побегал и решил постепенно войти в прежний тренировочный режим, однако в этот период Джон Дэвис чувствовал себя отменно, и мне приходилось напрягаться, чтобы не отставать от него.
С горечью я думал о том, что если форме, обнаруживаемой на тренировке, можно верить, то Джон наверняка обыграет меня на 1500 м. Все мне представлялось в мрачных тонах, и я, размышляя о предстоящих соревнованиях, не принимал в расчет, что на состязаниях кроме тренированности многое определяет темперамент спортсмена, что способность человека показывать чуточку лучшие результаты в борьбе у каждого различна, и, наконец, я совершенно не оценивал того факта, что я только-только выздоравливаю и что недомогания поглотили большую часть моей энергии. Словом, я переживал невеселое время.
Даже после прикидок на три четверти мили за 2.56,0 и спустя несколько дней на милю за 4.02,0 я не порадовался, чувствуя, что работаю на пределе, в то время как Джон бежит с хорошим запасом. Он выглядел исключительно хорошо подготовленным, и его уверенность в себе в этот период была беспредельна. У меня же не было никакой уверенности.
За семь дней до начала забегов на 800 м мы планировали провести прикидку и придавали ей огромное значение, рассматривая ее как физиологический и психологический стимул. На эту прикидку я вышел свежим, как на аналогичную прикидку перед Олимпиадой в Риме, так же за неделю до начала соревнований. Тогда на первом круге меня провел Барри Робинсон, и мы показали 51,5, а затем я финишировал, слегка сбавив темп на последних 200 м.
Сознавая, что Джон — мой главный противник, я не хотел просить его провести меня, как в свое время я просил Робинсона. Я получил бы в таком случае слишком большое преимущество перед Джоном, и мне это казалось не совсем честным. Я предложил две прикидки, где каждый будет лидировать по очереди, однако Джон и Артур дружески заверили меня, что не видят в этом ни какой нужды. Джон с радостью согласился провести меня на первых 400 м за 53 секунды, а уже после этого начать борьбу. Как я уже говорил, его уверенность в себе не знала границ.
Нас обоих несколько озадачило предложение Артура включить в эту прикидку американца Тома О'Хара, которому Артур помогал советами в тренировке. Артур аргументировал это предложение, сказав, что мы таким об разом будем знать, в какой форме находится О'Хара. Мы возразили ему, что и О'Хара, в свою очередь, тоже получит представление о нашей форме, но Артур все же настоял на сроем, и Том побежал вместе с нами.
Слухи о предстоящей прикидке каким-то образом просочились в олимпийскую деревню, и когда мы встали на старт, за нами наблюдала группа зрителей, среди которых было несколько наших будущих соперников, а так же Роже Мунс, приехавший на Игры от бельгийского телевидения, и олимпийский чемпион 1956 года в стипль-чезе английский журналист Крис Бретер. Мы хотели скрыть результаты и поэтому стартовали с начала последнего виража, но никому заморочить голову нам, конечно, не удалось.
Когда дали старт и Джон двинулся по виражу, я поразился наступившей во мне перемене. Я неожиданно почувствовал бодрость и злость, и еще до того, как мы достигли 200-метровой отметки, где Невилл Скотт стоял c секундомером, крикнул Джону идти быстрее.
Мы прошли первые 200 м за 26 секунд и 400 м за 53 ровно. Я бежал сильно и мощно, и, хотя слегка сбавил темп на последних 200 м, мой результат 1.47,1 был удивительным. Дорожка была немного тяжелой, и поэтому я радовался своему результату еще больше.
Мунс разделил мое ликование по случаю обретения формы. Он сказал, что я смогу выиграть оба вида. Еще до прикидки я нянчился с этой идеей, но у меня не было уверенности, что я смогу так быстро возвратить себе быстроту, необходимую для победы на 800 м. Теперь я знал, что могу.
Хотя перед прикидкой мы намеревались скрыть свои результаты, теперь было ясно, какой эффект они окажут на психику моих противников, и я уже радовался, что наши результаты будут рассекречены. О'Хара, конечно, уже знал мое время.
После прикидки настроение О'Хара и Джона заметно переменилось. Я думаю, спесь из них была выбита одним махом. С этого момента я знал, что в предстоящих соревнованиях хозяином буду я. Они это понимали тоже. Я не напрасно верил в свою тренировку. Весь мой огромный труд оправдал себя.
Еще перед Токио в газетах было напечатано мое заверение, что я не буду злоупотреблять встречами с Салли. В связи с этим она сделала мне несколько саркастическое замечание. Салли сказала, что если в Токио у меня не будет ничего на уме, она готова приехать туда в любое время, к любому дню.
Надо же было случиться, что в момент ее приезда я должен был присутствовать на генеральной репетиции открытия в качестве знаменосца на параде участников. Из-за этого мне не удалось ее встретить. Я попытался загладить свою вину, достав ей билеты на все три дня забегов на 800 м. Салли не заказала их заранее, потому что мы тогда еще не знали, побегу ли я 800 м вообще.
Репетиция показала еще раз, насколько японцами продумана организация Игр. Они уделили большое внимание даже самым мельчайшим деталям. Мы прорепетировали полную процедуру открытия, и организаторы даже впустили на стадион публику. В репетиции участвовали, конечно, не все спортсмены, а только знаменосцы и руководители команд, однако была проведена церемония факельной пробежки и в воздух выпустили несколько голубей.
Еще раньше японцы провели полную репетицию парада, в котором участвовали токийские
