однако, оглянувшись назад, я увидел солидную брешь и понял, что подстегивать себя мне не придется. Во всяком случае, я пробежал последние 100 м с гораздо меньшим напряжением, чем во время финального забега на 800 м.
Позднее я был изумлен, увидев, что на последнем круге я показал 53,2, а последние 300 м прошел за 38,6, что соответствует темпу 400 м за 51,5 секунды. Мой результат на финише 3.38,1 был значительно хуже мирового рекорда Герба Эллиота (3.35,6), но все же выглядел неплохим, если учесть напряженность первых забегов и медленное начало самого финала.
Пробежав линию финиша, я оглянулся и увидел Джона, направлявшегося в мою сторону. Глаза его блестели, а губы растянулись в широкой улыбке. Я понял, что он тоже выиграл медаль. Он подбежал ко мне, поздравил с победой и несколько раз выразил сожаление, что пришел только третьим, а не вторым. Все же он был по-настоящему счастлив от своего выступления, и мне было досадно, что я не только не помог ему, но даже немного навредил. Когда я сделал рывок, несколько бегунов потянулись за мной, и среди них был Алан Симпсон, более быстрый в спринте, чем Джон, Алан встал на дороге у Джона, и пока тот пытался его обойти, Йозеф Одложил сумел проскочить на второе место.
Когда группа новозеландских спортсменов появилась на траве у гаревой дорожки, я почувствовал, как внутри меня поднимается волна гордости за Новую Зеландию, завоевавшую в одном виде сразу две медали. Вскоре из Еношимы пришло сообщение, что новозеландская команда «летучего голландца» выиграла для нас еще одну золотую медаль.
За церемонией награждения последовала неизбежная пресс-конференция. Среди заданных мне вопросов был такой: «Что вам сказал Берлесон после финала?» Этот неожиданный вопрос последовал от американского журналиста.
Когда мне задали этот вопрос, я вспомнил, что Берлесон был, пожалуй, единственным бегуном, который после забега не сказал мне ни единого слова. Я не хотел, чтобы этот журналист написал о Берлесоне как о плохом спортсмене. Таковое, в случае если я признаюсь, что Берлесон просто не подошел ко мне, представлялось мне весьма вероятным. Я попытался избежать инцидента, заявив, что не жепаю отвечать на заданный вопрос.
Я не знал тогда, что Берлесон пожаловался, будто бы я затер его, и что репортер решил выяснить, жаловался ли Берлесон мне. По этой причине моя увертка, сделанная из добрых побуждений, представлялась совсем в ином свете, и в результате в репортерском отчете появился такой абзац: «Что бы ни сказал Берлесон Снеллу после окончания финала, наверняка это попало в цель, поскольку Снелл отказался сообщить, что это было».
Я присоединился к Артуру и репортеру новозеландской радиовещательной корпорации Лэнсу Кроссу, и мы стали следить за ходом марафона по телевизору, установленному в радиобудке. С этого места хорошо просматривался стадион, и мы были свидетелями небывалого триумфа Абебе Бикилы и драматического поражения японского марафонца Чубарейя, который вбежал на стадион вторым, на 10 ярдов впереди англичанина Бэзила Хитлея, и был беспощадно отброшен последним на заключительных 200 м.
Я испытал огромное волнение, глядя на фантастический результат Абебе Бикилы, — такое же чувство у меня вызывали позднее выступления Рона Кларка в Америке и Европе. Перед достижениями великого марафонца мои собственные результаты казались мне незначительными. Когда Бикила финишировал, зрители уставились на него, ожидая, как поведет себя человек, показавший столь замечательный результат. Бикила запросто завернулся в кем-то предложенное ему одеяло, протрусил в середину поля, сделал там несколько упражнений и затем бесстрастно раскланялся на все четыре стороны. Я был склонен думать, что японцы переживают победы в некоторых видах с необычайным энтузиазмом, но то, что случилось на стадионе после этого, сделало приветствия в остальных видах подобием вежливых аплодисментов где-нибудь на благотворительном вечере.
Теперь мы с нетерпением ждали появления наших ребят. Когда часы отстукали 2 часа 20 минут, Артур сказал: «Сейчас они появятся». Прошло еще пять минут, и он не сказал ничего. Он выглядел разочарованным.
Наконец на стадион вбежал Рей Пакетт. Вид у него был унылый, и на финише он выглядел разбитым. Очевидно, поврежденная ступня причиняла ему невыносимую боль.
Спустя несколько секунд в воротах появился Джефф Джулиан, и когда, заканчивая последний круг, он вдруг поднял руки над головой и помахал ими в толпу, мне вдруг вспомнилось: «Король умер, да здравствует король!».
Поджидавшие марафонцев официальные лица бросились к раздевалке, которая между тем заполнялась жертвами прошедшего состязания. Наверное, из всех новозеландцев больше всего досталось Ивану Китсу. Он натер себе ноги невероятно сильно, Мюррей Халберг, настроенный обычно против Китса, проникся к нему симпатией, когда осознал, с каким мужеством Китсу пришлось пробивать себе дорогу.
Что же случилось с этими тремя? Каждый из них мог бы без труда показать в тренировке 2 часа 20 минут, и все же на финише они были лишь «в числе других». Может быть, их заключительная прикидка была проведена слишком близко к состязанию? Какова бы ни была причина их неудачи, Артур очень горько переживал. Перед Играми ему пришлось немало потрудиться, чтобы убедить соответствующих лиц, что посылка на Олимпиаду сразу трех марафонцев будет оправдана их результатами.
Тот вечер мы с Салли провели в компании австралийцев и новозеландцев. С нами были Рон Кларк с женой, Тони Кук, Олби Томас, Тревор Винцент, Мюррей, Билл Бейли, Джон Дэвис и Артур. Все мы были голодны, так как пропустили ужин в олимпийской деревне, и поэтому без колебаний приняли приглашение на банкет, организованный «Америкэн Трэк энд Филд Ньюз». Однако, во-первых, ужин в японском стиле был не совсем то, чего мы хотели, а во-вторых, все развлечения свелись к сериям интервью с тренерами и спортсменами и к подсчету добытых очков на Играх.
Поскольку американцы загребли золотые медали во всех беговых видах, исключая бег с препятствиями, выигранный Гастоном Рулантсом, мои два вида и марафон, вы можете себе представить, что это был за вечер. И, хотя мы высоко ценили американцев за их спортивность, стойкость и самоотдачу, примерно через час барабанной трескотни посчитали за лучшее поскорее уда литься.
Единственное развлечение на этом банкете для нас организовали Билл и Джон. Билл, желая выразить свое отношение к японским кушаньям, радостно сжевал несколько гвоздик и предложил Джону сделать то же самое с хризантемами. Джон с игривой миной откусил один раз и быстро нашел, что хризантемы менее съедобны, чем гвоздики.
Некоторое время мы шатались по городу, примериваясь к ночным клубам, и наконец обосновались в одном, довольно типичном — заполненном западными дельцами средних лет, которые сидели там в обнимку с японками. И снова Билл избавил нас от скуки, выступив по собственной инициативе, и не без успеха, в клубном шоу. Представление включало стриптиз в исполнении довольно посредственных танцовщиц-гейш. Одна из этих женщин допустила неосторожность, танцуя слишком призывно совсем недалеко от Билла. Неожиданно для всех Билл схватил ее и в один миг очутился на эстраде. Он тотчас начал танцевать, а потом решил проявить себя и в стриптизе. Сначала он снял пиджак, потом галстук, сорочку, наконец майку и носки. Танцовщица наигранно ужаснулась, и Билл, намеревавшийся стащить с себя брюки, остановился. Он покинул эстраду под гром аплодисментов.
Вместо отдыха — новые испытания
На следующее утро мы с Салли решили посетить знаменитый многими храмами Никко и высокогорное озеро Чузенджи. Стояла осень, и, когда мы добирались к озеру по извилистому шоссе, все вокруг было удивительно красным и желтым. Мы остановились в гостинице, где номера были обставлены в японском стиле, включая постель на полу. Красот озера нам, однако, увидеть не удалось — все время шел дождь. За день до намеченного срока мы снялись с места и возвратились в Токио, где успели посмотреть церемонию закрытия Игр.
Йозеф Одложил заходил к нам в мое отсутствие и оставил мне подарок — несколько почтовых
