Мне нравится общаться с продавцами в книжных магазинах — воистину особая порода людей. Никто в здравом уме не согласится на такое жалованье. да и для владельцев прибыль ничтожна. Значит, единственный мотив — любовь к читателям и чтению плюс удовольствие первым открыть новую книгу.
Помнишь нашу с твоей сестрой первую работу в Лондоне? Букинистический магазинчик мистера Хоука? Я его обожала! Он распаковывал коробку с книгами и выдавал нам одну-две со словами: «Пеплом не мазать, отпечатков не оставлять, и ради всего святого, Джулиет, пометок на полях не писать! Софи, деточка, умоляю, не позволяй ей пить кофе». И мы садились читать.
Меня потрясало тогда и потрясает сейчас, что люди, как правило, заходят в книжные магазины, толком не зная, что им нужно. Просто роются на полках в поисках чего-нибудь занимательного. А потом — они ведь умные и не верят издательским рецензиям — задают продавцам три вопроса: 1) О чём это? 2) А вы сами читали? 3) И что, понравилось?
Настоящий, прирожденный книготорговец — вроде меня и Софи — врать не станет. Выражение лица все равно выдаст с потрохами. Поднятая бровь, легкая гримаса — и сразу ясно: нет-нет, это не книга, а недоразумение. И тогда умный покупатель обязательно спросит: «А вы что порекомендуете?» И ты за руки за ноги отволочёшь его куда надо. Если книга ему не понравится, он больше к тебе не придет. Зато если понравится, — он твой навсегда.
Ты записываешь? Зря. Но все равно скажу: издатели должны отсылать в магазины не по одному экземпляру, а по несколько, для продавщиц.
Мистер Сетон сегодня сказал, что «Иззи Бикерштафф» — идеальный подарок и для любимого человека, и для нелюбимого, которому все равно нужно что-то подарить. А еще он утверждает, что 30 процентов книг приобретается именно в подарок. Тридцать процентов?! Как считаешь, врёт?
Сьюзан тебе сказала, чем еще она распоряжается и помимо нашей поездки? Мной. Мы не прообщались и получаса, а она уже объявила, что моя косметика, одежда, прическа и туфли не годятся никуда, решительно никуда. Я что, не в курсе? Война закончилась!
Она отвела меня в салон мадам Хелены, и теперь вместо длинных лохм у меня короткие кудри. Их чуточку осветлили — по словам Сьюзан и мадам Хелены, моим «прелестным каштановым локонам» недоставало золотого блеска. Ха! Меня не проведешь; это они замаскировали седые волоски (по моим подсчетам их четыре). Заодно я купила банку крема для лица, лосьон для рук с приятным запахом, новую помаду и приспособление для подкручивания ресниц — от которого глазки в кучку.
Затем Сьюзан объявила, что надо подумать о новом платье. Я ответила в том духе, что, мол, королева донашивает наряды 1939 года — и ничего, довольна, а я-то чем лучше? Сьюзан в долгу не осталась: королеве не требуется производить на людей хорошее впечатление, а мне очень даже. Я поначалу чувствовала себя предательницей страны и короны, потому что в наши дни приличные дамы не покупают новой одежды, но забыла обо всем на свете, увидев свое отражение в зеркале. Первое новое платье за четыре года — и какое! Цвета спелого персика; при движениях волнуется как море. Продавщица заверила, что в платье есть «галльский шик» и, если его купить, на меня шик тоже перейдет. Я купила. Правда, с новыми туфлями придется повременить: я истратила почти годовой запас мануфактурных карточек.
Итак, благодаря Сьюзан, прическе, крему и платью я больше не убогая чумичка тридцати двух лет. Я — живая, эффектная, сказочно откутюрная (если такого французского слова нет, его надо внести в словари) тридцатилетка.
Кстати, о новом платье и отсутствующих новых туфлях. Возмутительно, что после войны ограничения на товары строже, чем в военные годы! Понятно, что надо накормить, одеть, дать крышу над головой сотням тысяч людей по всей Европе, но, если честно, обидно, что среди них столько немцев.
У меня по-прежнему никаких идей насчет следующей книги. Я уже начинаю нервничать. У тебя есть предложения?
Сейчас я нахожусь, что называется, на Севере, поэтому вечером хочу позвонить по междугороднему телефону Софи в Шотландию. Хочешь передать что-нибудь сестре? Зятю? Племяннику?
Это самое длинное письмо в моей жизни. Воздавать сторицей не обязательно.
С любовью, Джулиет
Сьюзан Скотт — Сидни
25 января 1940 года
Дорогой Сидни!
Не верьте газетам. Джулиет не арестовывали и не уводили в наручниках. Ее всего лишь отчитал бредфордский констебль — с трудом сдерживая хохот.
Да, она действительно швырнула чайником Джилли Гилберту в голову, но не ошпарила, нет, это с его стороны наглая ложь, чай был совсем холодный. И удар пришелся по касательной, вовсе не в лоб. С нас даже не удержали за чайник — подумаешь, малюсенькая щербинка. Однако Джилли так вопил, что управляющий отеля все же позвонил в полицию.
Такая, если вкратце, история. Ответственность я полностью беру на себя — не следовало подпускать Джилли к Джулиет с интервью. Я ведь в курсе, что это за скользкий червяк, как, впрочем, и все, кто работает в лондонской «Хватай-держи». И я знала, что успех колонки Иззи Бикерштафф в «Спектейтор» — как и сама Джулиет — для Джилли с его газетенкой хуже кости в горле.
«Брейди Буксмит» устроили для Джулиет прием. В отель мы вернулись усталые, но невероятно гордые собой. А в вестибюле откуда ни возьмись — Джилли! Упросил выпить с ним чаю, умолял о короткой беседе с «нашим достоянием, восхитительной мисс Эштон, — или, правильнее сказать, со всенародным британским достоянием, восхитительной Иззи Бикерштафф?». Одно это сладкопение должно было меня насторожить, но, увы, очень хотелось сесть, еще чуть-чуть насладиться успехом Джулиет и выпить чаю со сливками.
Мы согласились. Разговор шел гладко, и я отвлеклась на что-то свое, но потом услышала:
— Вы ведь потеряли на войне мужа, верно? Почти мужа… без пяти минут. Собирались замуж за лейтенанта Роба Дартри, не так ли? Даже церемония была назначена?
Джулиет в ответ холодно произнесла:
— Прошу прощения, мистер Гилберт?
Вы же знаете, Сидни, до чего она вежлива.
— Я ничего не путаю? Вы с лейтенантом Дартри обращались за разрешением на брак, должны были пройти регистрацию в мэрии Челси 13 декабря 1942 года в 11 утра и заказали обед в «Ритце». Но не явились ни туда, ни в мэрию. Бросили лейтенанта Дартри, можно сказать, у алтаря! Бедняга, униженный и оскорбленный, с разбитым сердцем отправился на свой корабль и меньше чем через три месяца погиб в Бирме.
Я села очень прямо. У меня самым натуральным образом отвисла челюсть. Я лишилась дара речи. А Джулиет, сдерживаясь из последних сил, втолковывала наглецу:
— Я не бросала Роба у алтаря, это произошло накануне. И его это нисколько не унизило — наоборот, он вздохнул с облегчением. Я просто сказала ему, что передумала выходить замуж. Поверьте, мистер Гилберт, Роб уехал, радуясь счастливому избавлению. Причем отправился не на корабль, а чуть ли не вприпрыжку в клуб моряков, где до утра протанцевал с Белиндой Твайнинг.
Джилли, естественно, удивился, но не унялся. Такие крысы не унимаются. Он быстро сообразил, что такой пикантный поворот событий для его газетенки еще интереснее.
— Ага! — гнусно ухмыльнулся он. — В чём же причина? Алкоголь? Женщины? Приветик от Оскара Уайльда?
Вот тут Джулиет и запустила в него чайником. Можете вообразить переполох — в вестибюле было полно народу. Потому все и просочилось в газеты.
Кстати, если начистоту. Заголовок «ИЗЗИ БИКЕРШТАФФ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА ВОЙНУ! В сражении сдобными булочками ранен репортер» грубоват, но неплох. Однако «КАК ДЖУЛЬЕТТА ПРЕДАЛА РОМЕО, или ПАВШИЙ В БИРМЕ» — мерзость, даже для Гилберта и «Хватай-держи».
Джулиет переживает за репутацию «Стивенс и Старк», но из-за Роба Дартри ей совсем дурно. Мне удалось разведать только одно: он был хороший человек, очень хороший, он абсолютно в чем не виноват —
