останавливались. Она попыталась поймать машину, и с третьего раза затормозила чумазую “Вольво”. За рулем оказался тощий обсосок лет восемнадцати, а рядом, на переднем сиденье – веселый кудрявый парень постарше.
– За сто до кладбища подбросите?
– Легко! – ответил тощий.
Анна помедлила, ей не нравилось, что в машине сразу двое молодых людей.
– Да вы не бойтесь, – кудрявый улыбнулся.
Она заметила над его верхней губой родинку, похожую на мушку. Почему-то сразу успокоилась и залезла на заднее сиденье. В машине было тепло, и ее сразу стало клонить в сон. Устала за день.
Приборная панель сияла нежно-зелеными огоньками, глаза женщины слипались. Кудрявый тихо рассказывал:
– И в детстве мне постоянно снился этот сон. У нас на окраине Днепра построили крематорий, и днем сжигали там покойников, а ночью они вылетали из трубы вместе с дымом и падали на улицах, зомби, причем не громко падали, а как бы плыли по воздуху, и один мертвец прилетел к нам во двор, а я стою у подъезда и вижу, как он падает, и отец домой возвращается, и мне страшно, что отец может не успеть, и этот зомби падает так плавно, а отец бежит, бежит по двору и успевает проскочить в дверь, а потом этот зомби падает – и всё.
– Стасик, а мне, когда мне было четырнадцать лет, снилось, что меня мужик насилует, в милицейской форме. Забавно, да? А потом, короче, я ему носки в чайник сую, и он всё это пьет.
– Да ну тебя. Каждый разговор сворачиваешь на пидоров.
– Ну ладно, давай не про пидоров. Ты знаешь, я в детстве Успенского читал, про красную руку, черную простыню и зеленые пальцы. И потом спал полгода с закрытой форточкой, потому что боялся, что прилетит голова зеленого козла или зеленый череп. Я до сих пор не люблю с открытой форточкой спать.
– Ага. Я тоже. Кстати, Тёма говорил, когда этот алкаш про красную руку писал, у него белка была. Гонорары за Чебурашку пропивал, гыгыгы!
Парни долго ржали, затем кудрявый обернулся, изображая сильное смущение:
– Девушка, вы не слушайте, мы тут всякую чушь несем.
– Я и не слушаю.
Кудрявый забился в новом припадке хохота.
– Где остановить? – спросил тот, что за рулем. – Стасик, веди себя прилично. Девушка нас и так за п...сов приняла.
– А что, п...сы – тоже люди. – кокетливо стрельнул глазками кудрявый. – Иди ко мне, Славик.
– ЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!! – тощий от избытка чувств больно долбанул приятеля локтем и чуть не въехал на встречную полосу.
Машина притормозила у невысокой металлической ограды, Анна вышла. Весь тротуар был усыпан опавшими листьями, которые скользили под ногами. Листья ложились на землю с еле слышным шорохом, один упал прямо на голову женщины. Слабый порыв ветра стряхнул дождевые капли с веток ей на лицо. Анна вздрогнула.
– Может, вас проводить? – спросил кудрявый.
– Не надо.
Главный вход был уже закрыт, и она искала место, где выломали прутья. Она давно заприметила этот пролом. По нему было даже легче искать могилу сына: направо по аллее, свернуть – и несколько метров в глубину. Кладбище снова открыли совсем недавно, между старыми деревьями и крестами мерцали редкие красные огоньки лампад на свежих могилах.
Фонари остались далеко позади, и сейчас она шла в почти полной темноте, осторожно ступая по мягкой шуршащей земле. Пару раз оступилась, ударилась коленом об оградку. Почти заблудилась. Внезапно ей в руку ткнулось что-то мокрое и холодное. Учащенное дыхание. Собака. Не укусила. Анна закричала, собака взвизгнула и кинулась прочь. Из темноты донеслись голоса:
– Иди к нам, раба Божья Анна!
* * *
В темноте чиркнула зажигалка, и Анна зажмурила глаза. Моментально хлынули слезы.
– А приходить надо было вовремя, мы уже почти закончили. – Пропищал детский голос.
– Никогда не поздно прийти к Богу! – успокоил какой-то мужчина с приятным баритоном.
– Григорий Петрович! Я принесла. Двадцать тысяч. Сейчас достану. – Анна торопливо засунула пальцы в карман тесных джинсов.
– Мне не нужны ваши деньги, – ласково произнес Григорий Петрович. – Оставьте их себе.
– Вы уж возьмите. Она же от чистого сердца, – пропел хор женских голосов.
– И я вам помогаю от чистого сердца. Даже не знаю, что с ними сделать. Отдам их детскому дому.
– Правильно! – поддержали голоса.
– Двадцать – это мало. Говорили же: тридцать девять тысяч пятьсот. – возразил кто-то.
– Освященная земля – не базар. Вспомните, как Иисус изгнал торговцев из храма. – мягко сказал мужчина. – Не важно, какую лепту вы внесли. Важен результат. И помните, любой человек в любое время может управлять любым процессом, действуя как Творец. А теперь иди, раба Божия Анна. И чадо твое вернется к тебе на сороковой день. Сейчас его душа уже у престола Господня, и ему понадобится тридцать девять дней, чтобы спуститься обратно.
– А если тело начнет гнить? – задыхаясь, спросила Анна.
– Это не страшно. Мы сможем восстановить его.
– Конечно. – просипел женский голос. – Я вот сама себя восстановила. Правая рука сгнила почти, а теперь уже почти все в порядке, на, понюхай!
Откуда-то слева завоняло мочой и помойкой. Судя по запаху, рука еще не перестала разлагаться. “Бомжиха!” – догадалась Анна.
– Меня Господь Бог наш воскресил прошлой весной, – продолжала сиплая, – а документы уничтожили, и прописки теперь нет, и родные домой не пускают. Так и живу тут в склепе. Может, пустишь к себе пожить? А то холодно по ночам-то. Ты одна живешь?
– Нет. С мужем. Он согласится, он добрый.
– Господь тебя благословил, Аня. – промолвил мужчина. – Идите с миром, сестры.
Анна возвращалась к пролому, ориентируясь по красным огонькам, как по вешкам на болоте. За ней гуськом тянулись остальные. Когда небольшая группа вышла на освещенный тротуар, Анна смогла разглядеть их лица: две нищенки, шесть женщин поприличнее и девочка-подросток, все – в белых платках на голове и длинных, до земли, юбках.
Девочка укоризненно вылупилась на ее обтянутые джинсовой тканью ноги:
– Женщинам не положено носить штаны! Это грех.
– Даша, помолчи. – из пролома на свет божий вылез мужчина благообразной наружности, в мягкой кожаной куртке, под которой виднелись дорогие костюмные брюки. – Ну, сестры, увидимся здесь через неделю, в это же время.
Он достал из кармана ключи, пискнула сигнализация. Черный “Сааб” мигнул габаритными огнями.
* * *
Володька проснулся оттого, что кто-то бродил по кухне. Вышел поссать, заметил, что жена снова сидит в передней на тумбочке, сжав пальцами острые коленки. На кухне горел свет, оттуда тянуло запахом пиццы. Пинком распахнул дверь и увидел у плиты низенькую кикимору в черном засаленном пальто.
– Здравствуйте, молодой человек, – важно просипела бабенка, запихивая в пасть огромный кусок. От этой ведьмы провоняла вся кухня. Володька не долго думая схватил швабру и вытолкал упиравшуюся бомжиху на лестницу, вымел ее, как мусор. Потом деловито налил на пол густого “Доместоса” и размазал его по всему пространству, где могла ходить старая прошмандовка.
– Аня! У тебя что, крыша едет? Зачем ты ее впустила?
– Она со мной пришла. А что, нельзя? – Анна отхлебнула коньяк из плоской бутылки.
– Ну, знаешь ли! Снимай одежду. По этой бабе вши гуляли стадами.
