Хозяин-узбек щурит и без того узкие глазки. Бахти берет пиво и презервативы, хозяин лыбится:
— У меня вчера таджичка отсосала за двести рублей. На тебя похожа.
— У меня вчера твоя мамаша отсосала за сто рублей, — отвечает Хуршед. — И сам ты конченый пидор.
— Бар кутак та! — Узбек показывает ему вслед средний палец.
Телки водятся недалеко отсюда, в “кармане”, где стоят фуры. Вести переговоры приходится, конечно, мне. Чуваки хотят снять одну на двоих. Почему не двух за ту же цену? Меня всегда волновал этот вопрос. Может, они думают, что две возьмут дороже?
Фуры выстроились в ряд, водители полулежат в кабинах, треплются друг с другом, дремлют, скучают. Здесь как-то особенно жарко и пыльно, воняет выхлопными газами, на жухлой траве валяются старая резина, посеревшие бутылки, ветошь. Я в этом пекле за полдня сошел бы с ума, а эти еще и пистонятся.
У проститутки обычная внешность: худая, на вид лет тридцать, волосы плохо помыты и отливают красным. Похожа скорее на продавщицу или уборщицу. Там стояла и другая, помоложе, но чуваки выбрали эту. Логично: если страшная, значит, меньше берет.
— А может, у вас там еще семь человек? — Она мнется. — Не, не пойду. Я еще жить хочу.
— Девушка! — ей свистят сверху. Дверь кабины старого “Вольво” открывается, оттуда падают резиновые шлепанцы. — Девушка, идите к нам!
— Идите на хуй, — тихо отвечает она.
Водила спрыгивает за тапками, на нем мятая клетчатая рубашка и треники, мокрые волосы торчат сосульками. Таджики разглядывают его и смеются.
— Чего это они? — удивляется блядь.
— Настроение хорошее.
Хуршед предлагает мне первому.
— Каракет маймун, ты за кого меня принимаешь?
— Как хочешь. — Он расстегивает штаны.
Жопа у него знатная — крепкая, ровного золотистого цвета, как из солярия. У белых порноактеров на задницах бывают прыщи, синяки, шерсть, а этот чистенький, хоть сейчас снимай. Я сижу в кресле напротив, пью пиво и наблюдаю, как его темный член въезжает в тело русской дуры. Гастер вставляет продавщице. Тоска…
Бахти примостился рядом, курит, ждет. Этот знай себе долбит, даже не вспотел, только джинсы с трусами снял, чтобы не мешали.
— Саша-джян? — шепчет Бахти. — Пошли на кухня, у меня один пакет ест.
— Сидеть! — командует Хуршед. — Смотреть, учиться!
Бахти закатывает глаза.
— Давай. — Хуршед слезает с бабы и брезгливо снимает презерватив.
Бахти потерянно смотрит на меня, на нее, на двоюродного брата.
— Слушай, может, ты мне скидка сделаешь? У него большой, а у меня маленький.
Тетка трясется от смеха, сжимая коленки.
Бахти тоже хохочет и пытается надеть презерватив, резинка соскальзывает и шлепается на простыню. Хуршед что-то говорит, Бахти вспыхивает и кидается вон из комнаты.
— Отстань, он, наверное, не хочет.
— Не хочет? Такого не бывает!
Тетка мигом одевается и исчезает, я едва успеваю сунуть ей деньги.
Хуршед на кухне орет что-то по-таджикски, Бахти влетает обратно в комнату:
— Ты ее тоже ибат не стал, она уродина! Зачем джаляб, когда меня невеста ждет! Скажи ему!
Хуршед, мерзко хихикая, отвечает что-то обидное, Бахти снова кидается на кухню, через секунду я вижу его с ножом.
— Э, э! — Хуршед отбивается табуреткой.
— Э-э-э, стоп!
Маленькие руки Бахти мелькают быстро-быстро, у Хуршеда на плече сочится кровью тонкая царапина.
— Прекрати сейчас же!
Бахти так же внезапно приходит в себя, сует нож обратно в деревянную подставку и начинает рыться в сумке.
— А если бы ты его зарезал? Нахуя мне дома мертвый таджик? Думаешь, мне охота с милицией разбираться?
— Я не зарезал, он же мой брат. Саша-джян, он мне херню говорит.
— Почему херню? — Хуршед садится голой задницей на табуретку. — Если у него на женщину не встал, это не херня, а объективная реальность. Бегает за тобой как собачка. Японский хин.
— Трусы надень. — Бахти вытаскивает свой пакет. — Саша, у тебя бумага ест?
— Курите залупу, — скалится Хуршед.
Мы курим, он смотрит. Забирает медленно, мы с Бахти за зиму скурили хренову тучу этой травы. Правда, я на этом все равно ничего не сэкономил, для знакомых у них те же расценки.
— Лохи. — Хуршед так и сидит в одной майке и черных носках, от него воняет спермой, дезодорантом и псиной. — Ло-хи. Мудозвоны.
— Он мне завидует. — Бахти выдыхает облачко конопляного дыма. — Восемь лет старше. Дома нет, жена нет, ничего нет.
— Ага, завидую. — Хуршед кривит губы. — Мне тоже нужен дом в ебенях, чтобы жить там две недели в году. И страшила из соседнего села, с которой я даже не знаком.
— Она не страшила, я фотография видел. — Бахти снова роется в сумках и достает мятую фотку. Девица низенькая, жирная и узкоглазая.
— Красавица, — я цокаю языком.
— Ага, и по росту ему подходит. — Хуршед вытягивает ноги. Всю кухню своими копытами перегородил. — Зачем тебе жена? Ты с ней ничего не сможешь. Русского мужика себе найди.
— Саша-джян, можно, я его убью?
— Нельзя.
Хуршед уставился на меня наглым взглядом.
— Чего? — спрашиваю я. — У тебя же реально нихуя нет.
— У тебя тоже, — отвечает. — У тебя даже машины нет. Будь у меня российское гражданство, я бы давно в офисе сидел и за те же деньги ни хрена не делал. Я женюсь на русской. Сейчас времени нет на дискотеки ходить, а то давно бы нашел. У вас тут все девушки красавицы…
У меня в животе разливается неприятный холодок. Чурка расселся на моей кухне, свесив яйца, и ржет надо мной в открытую. Русскую блядь он уже натянул, теперь пытается и мне показать, кто в доме хозяин. Я вышибаю из-под него табурет:
— Одевайся.
— Саша-джян! — Бахти влезает между нами. — Не слушай его, он долбодон хренов.
— Не он тут самый умный.
Я выкладываю из бумажника большую часть денег. Иду чистить ботинки, в сраной области повсюду глина и навоз. У меня уже четыре пары нечищеных, потому что возвращаюсь и сразу падаю в койку, а утром не успеваю. Новые — и те испачкал, пока до автобуса бежали.
— Саша-джян? — Бахти взваливает одну сумку на плечо и поднимает вторую. — Мы тебя достали, да?
