Ниже мы остановимся прежде всего вот на чем: если раньше речь шла об опасностях, обусловленных «извне» (боги, природа), то ныне исторически новое качество рисков заключается в их одновременно научной и социальной конструкции, причем в тройном смысле — наука становится (со)причиной, средством дефиниции и источником разрешения рисков и именно благодаря этому открывает для себя новые рынки онаучивания. В изменчивости самопроизведенных и самодефинированных рисков и в их публичной и социальной критике научно-техническое развитие становится противоречивым. Попытаемся обрисовать эту перспективу и наглядно ее продемонстрировать с помощью четырех тезисов.
(1) В соответствии с различением модернизации традиции и модернизации индустриального общества различаются две конъюнктуры в отношениях науки, практики и общественного мнения: простое и рефлексивное онаучивание. Сначала происходит приложение науки к «данному» миру природы, человека и общества, на рефлексивной стадии науки сталкиваются уже с собственными продуктами, изъянами, последующими проблемами, т. е. со вторым цивилизаторским творением. Логика развития первой фазы основана на располовиненном онаучивании, где притязания научной рационализации на познание и просвещение еще не затронуты методическим самоприложением научного сомнения. Вторая фаза основана на сплошном онаучивании, которое распространяет научное сомнение на имманентные основы и внешние последствия самой науки. Так разволшебствляются и притязание на истину, и притязание на просвещение. Переход от одной конъюнктуры к другой осуществляется, с одной стороны, в непрерывности онаучивания; но как раз в силу этого, с другой стороны, возникают полностью измененные внутренние и внешние отношения научного труда.
Первичное онаучивание черпает свою динамику в противопоставлении традиции и модернизации, дилетантов и экспертов. Лишь в условиях такого разграничения можно генерализировать сомнение во внутренних взаимоотношениях наук и одновременно авторитарно ускорить применение научных результатов вовне. Данная ситуация непререкаемой веры в науку и прогресс типична для индустриально-общественной модернизации до середины XX века (с убывающей стабильностью). На этом этапе наука противопоставляет себя практике и общественному мнению, сопротивление которых она, опираясь на очевидность успехов, может отмести посулами освобождения от непонятых принуждений. По мере того как рефлексивная конъюнктура набирает значения (а признаки этого вместе с развитием социологии знания, критики идеологии, научно-теоретического фаллибилизма, экспертной критики и т. д. прослеживаются вспять вплоть до начала XX века), ситуация коренным образом меняется.
Теперь при переходе в практику науки сталкиваются с собственным объективированным прошлым и настоящим: с самими собой как продуктом и продуцентом реальности и проблем, которые им надлежит проанализировать и преодолеть. Они предстают уже не только как источник решения проблем, но одновременно и как источник причин проблем. На практике и в общественном мнении науки противопоставлены не только балансу своих побед, но и балансу поражений, а тем самым — и во все большем масштабе — отражению своих невыполненных обещаний. Причины тому многообразны: именно вместе с успехами как будто бы непропорционально растут и риски научно-технического развития; претворенные на практике разрешения проблем и посулы освобождения успели отчетливо раскрыть свои сомнительные стороны, и эти последние опять-таки стали предметом интенсивного научного анализа; и в уже научно разделенном и профессионально управляемом мире — как это ни парадоксально — перспективы и шансы научной экспансии связаны также и с критикой науки.
На этапе, когда наука обращается на науку, а научная экспансия предусматривает и осуществляет подобную критику науки и существующей экспертной практики, научная цивилизация подвергает себя сотрясающей ее основы и ее самопонимание, опосредованной общественным мнением самокритике, обнаруживая такую степень нестабильности своих основ и воздействий, какую превосходит разве что высвобождаемый ею потенциал рисков и перспектив развития. Так начинается процесс демистификации наук, в ходе которого весь комплекс науки, практики и общественного мнения подвергается коренному изменению.
(2) В результате происходит чреватая множеством последствий демонополизация научных притязаний на познание: наука становится все более необходимой и одновременно все менее достаточной для социально обязательного определения истины. Эта утрата функции не случайна. И отнюдь не навязывается наукам извне. Она возникает, скорее, как следствие реализации и вычленения научных притязаний на значимость, является продуктом рефлексивности научно- технического развития в условиях риска: с одной стороны, наука, которая внутренне и внешне наталкивается на самое себя, начинает распространять методическую силу своего сомнения на собственные основы и практические последствия. Соответственно спасаясь от фаллибилизма, который со всей научной педантичностью успешно форсируется, притязание на познание и просвещение систематически слабеет. Место допускаемого поначалу посягательства на реальность и истину занимают решения, правила, договоренности, которые могли бы быть и иными. Разволшебствление перекидывается на разволшебствляющего, изменяя тем самым условия разволшебствления.
С другой стороны, по мере вычленения науки необычайно расширяется поток условных, сомнительных, бессвязных частных результатов. К этой сверхсложности гипотетического знания уже нельзя подходить с одними только методическими правилами проверки. Здесь отказывают и такие вспомогательные критерии, как репутация, характер и место публикации, институциональный базис и т. д. Соответственно нестабильность, систематически порождаемая онаучиванием, захватывает внешние отношения и в свою очередь делает адресатов и пользователей научных результатов в политике, экономике и общественном мнении активными копродуцентами в общественном процессе определения познания. «Объекты» онаучивания
