приговор человечеству и его высшему духовному бытию будет подписан.
Мы понимаем несколько иначе грань старого и нового общества, в этом отношении мы стоим ближе к Лассалю. Восход солнца нового общества есть не диалектически совершающийся катаклизм, а появление новой всемирно-исторической эпохи, которая приносит с собой новую великую идею, олицетворяющую собой общечеловеческий прогресс. Лассаль указал на «идею» современной эпохи и на ее носителя в определенном общественном классе84*. Момент окончательной реализации новой общественной формы в эмпирической действительности не имеет принципиального значения, он может быть более или менее далек и во всяком случае он не может быть социальным Zusammenbruch'oM, как никогда в прошлой истории человечества не бывало подобного способа осуществления великой всемирно- исторической идеи в новой форме общественности . Велик тот идеалистический дух, который живет в социальном движении и возвышает человека над мелкой повседневной борьбой, велико то восходящее солнце, которое освещает и согревает жизнь борцов за новое общество. Тут мы принципиально отличаем и отмежевываем себя от всех социальных реформаторов, которые неспособны видеть ничего великого за своими малыми делами, которые не могут ни сильно желать и протестовать, ни глубоко понимать и предвидеть. Нет ничего более плоского и пошлого, как ставить идеализм в зависимость от быстроты или внезапности осуществления идеала: в этом сказывается полное непонимание природы идеализма. В принципе идеализм сохраняется даже при полной неосуществимости идеала, так как и тогда возможна идеалистическая победа, остается право и обязанность умереть, сохраняя веру в правоту своего идеала.
Трудностей предстоит гораздо больше, чем предполагает ортодоксальный марксизм со своей верой в механическую необходимость крушения старых форм и рождения новых. Но наличность этих трудностей должна только возвышать дух, который призван их преодолеть. Мы суживаем область того, что необходимо произойдет, и расширяем область того, что должно быть создано, а это и есть усиление человеческого идеализма, в котором категория должного и справедливого господствуют над категориями сущего и необходимого. Новое общество будет дитя человеческого духа, эволюционно-исторический процесс создаст лишь почву для его идеалистической работы. Такая точка .зрения заключает в себе частичную реабилитацию утопистов. Их ошибки уже не страшны, а правоту их слишком забывают.
Я уже слышу голос всеобесцвечивающего шаблона, который злорадно говорит: вы ходите под ручку с Берн- штейном, именно Бернштейн резко протестует против веры в необходимость социальной катастрофы и этим разоблачает свою буржуазную природу. Прежде всего мне нет дела до того, какую комбинацию воззрений представляет собою Бернштейн, частичное совпадение моих воззрений с его воззрениями ни к чему меня не обязывает. А главное я вот на чем настаиваю. Бернштейн — законное дитя ортодоксального марксизма, он унаследовал от него реалистические элементы, которые старается усилить, и он прав, насколько в нем говорит голос современной социальной действительности, отличающейся от той действительности, которая была 50 лет тому назад. Но у Бернштейна недостает теоретической силы мысли и практической силы духа. В ортодоксальном марксизме Бернштейн не нашел идеализма, а сам он оказался неспособным к самостоятель-
2 Н.А. Бердяев ному творчеству, он не из тех, которые прокладывают новые пути; он подвел итоги фактам жизни, громко говорившим о том, что социальное движение безвозвратно потеряло романтизм, окрашивавший его некогда в ярко идеалистический цвет, и... остался без идеализма. Остался без идеализма не один Бернштейн, его собственная тенденция принизить дух социального движения для нас не особенно важна, важно то, что самое социальное движение наших дней остается без идеализма. Воскресить прошлое, воскресить то настроение, которое было вызвано иной социально-исторической обстановкой, теперь нельзя, поэтому в борьбе за идеализм нужно идти по новому пути, нужно творить, нужно влить новое идеалистическое содержание в те формы, которые создаются современным социальным развитием. Это не будет отказом от трезвого реализма в практике и в теории, который, конечно, должен быть сохранен, а только напоминанием о том, во имя чего этот реализм существует.
Я уже указал, что ортодоксальный марксизм часто впадает в механическое понимание идеологического развития человечества. Вопрос об отношении между «идеологией» и «экономикой» с точки зрения исторического материализма мало разработан и на тот счет циркулируют самые нелепые представления. Известное выражение о «базисе» и «надстройке»[30] оказывается при ближайшем анализе лишенным сколько-нибудь определенного смысла, это фигура, подлежащая самым разнообразным толкованиям. Часто приходится слышать, что всякая идеология (наука, философия, религия, нравственность, искусство) создается «экономикой», «состоянием производительных сил», «социальной средой» и т. п. Эти ходячие в марксистской литературе выражения с философской точки зрения совершенно не выдерживают критики. Как это экономическое развитие может создать развитие идеологическое? Что это значит, когда нам говорят, что производственные отношения какой-нибудь эпохи создают ее философию? Какая внутренняя причинная связь возможна между экономикой, формами производства и обмена, и идеологией, будь то открытие научного закона, построение метафизической системы, переживание нравственных идеалов, или художественное творчество? Исторический материализм, вследствие своей философской неразработанности и методологической наивности, разделяет и еще более усиливает обычную ошибку эволюционизма, который верит в чудо создания чего-то из ничего, нравственности из каких-то абсолютно ей чуждых элементов, научного познания из чего-то, не имеющего ничего общего с познанием и т. д. Это эволюционное суеверие вообще пора бросить, не должна за него держаться и доктрина исторического материализма, которой несомненно принадлежит будущее, как самому ценному социологическому направлению. Идеология не создается автоматически экономическим развитием, она создается духовной работой людей и идеологическое развитие есть лишь раскрытие духовных ценностей, имеющих вечное, независимое от какой бы то ни было эволюции значение. Но идеология действительно обусловливается состоянием производительных сил, экономическое развитие действительно создает почву для идеологического развития человечества, словом, только при наличности материальных средств достигаются идеальные цели жизни. Таким образом мы признаем духовную самостоятельность всякой идеологии и социальную ее обусловленность материальными производительными силами, ее зависимость от экономического развития. Все это имеет важное значение для выяснения той новой задачи, которую мы старались поставить идеологам нового общества. Социально-экономическое развитие само по себе автоматически не может создать того идеализма, который должен наполнить жизнь людей, оно создает условия для появления человека в истинном смысле этого слова, но не создает самого человека. В наше сознание должна войти великая идея построения жилищ с высокой башней наверху и мы должны приступить к построению этой башни, она сама собой не вырастает никогда. Что же это за башня?
Это — всестороннее воплощение идеалистического духа в человеческой жизни, идеализма в философии, в искусстве, в нравственности, в социально-политической борьбе, в любви. Этот идеалистический дух призван поднять землю до небес и свести небеса на
землю; он должен наложить на все человеческие дела )
печать высшего смысла и истолковать нашу борьбу, j
временную и конечную, как стремление к вечному и бесконечному. Только под этим условием жизнь человеческой личности, этой самоцели, приобретает огромную цену и смысл. Это будет возрождением того романтизма, который составляет вечную потребность человеческой души, по временам заглушаемую исторической обстановкой, но сказывающуюся с особенной силой у глубоких и сложных натур. Мы живем в переходную эпоху и лучшие, наиболее утонченные и наиболее недовольные души несут в себе подчас роковую раздвоенность. Только сознательное соединение теоретически обоснованного идеализма с прогрессивней- шими социальными стремлениями может преодолеть эту раздвоенность.
Я определил бы романтизм как томление человеческой души по вечно ценному. В любви, этой специальной области, романтизма, он проявляется, как позыв к вечной любви, любви, реализующей сродства душ и имеющей безусловную цену и значение. Но абсолютная по своей ценности любовь никогда не находит полного осуществления в эмпирической действительности и на этой почве возникает глубокий трагизм любви, над которым бессильны мещанские идеалы благополучия и довольства. Социальное развитие и социальная борьба устраняют только препятствия для проявления истинной любви, уничтожают отрицательные стороны семьи и те гнетущие социальные узы, которые мешают развернуться психическому взаимодействию человеческих душ. Но этим вопрос о самой любви еще не затрагивается, настоящий вопрос лежит по ту сторону социального решения проблемы. Идеалы любви передовой части .общества не
