Я хотел просто избавиться от Изольды. Теперь этого уже недостаточно. Умирая, она должна знать, что это моя рука настигла ее. Не избавления жажду, но мести!
Моим оружием будет только нож. Он один в состоянии достаточно красноречиво выразить клокочущие в груди чувства! И действовать буду не спеша: Изольда все-таки не уйдет теперь!
Начал накрапывать дождь. Я сидел и смотрел в открытое окно, дрожа от яростного нетерпения. Сейчас отойдет последний поезд. Неужели уедет?
Изольда вышла в ванную, долго плескалась там, моментами мне казалось, что она незаметно ушла и, я упустил ее. Но потом опять слышались звуки воды, я с облегчением вытирал влажный лоб. Наконец она вышла в халате, позвонила и что-то сказала горничной. Заказала машину?! От волнения стучали зубы, я пожирал окно глазами… Вошел человек с чемоданчиком. Изольда села на стул, ее покрыли салфеткой. Началась длинная процедура подвивки и укладки прически. Зачем? Нашла время… Парикмахер работал очень тщательно и долго, потому что Изольда часто смотрелась в зеркало и давала новые указания. Я взглянул на часы — поезд отошел. Слава Богу! Наконец, осмотрев себя в зеркало со всех сторон еще раз, Изольда, видимо, осталась довольна. Парикмахер вышел. Подали фрукты и вино. Небрежно полулежа в кресле, она слегка пощипывала гроздь винограда, чему-то улыбаясь, встряхивая время от времени светлой головой. Сидя под дождем в кустах, я терялся в догадках. Что это такое? Не ждет ли она кого-то?
Вдруг Изольда встала и, присев на край стола, подняла телефонную трубку. Я услышал знакомый номер.
- Рона? Вы? Не спите?
- Ничего не случилось. Просто хочу, чтобы последним впечатлением сегодняшнего дня было мое пожелание вам спокойной ночи.
- Не знали, что и думать?
- Не сейчас. Я сошла с ума уже давно и не жалею об этом!
- Такой вы меня всегда и помните Рона, — любившей вас больше себя.
- Волнуюсь? Нет, это вам показалось!
- Да нет же, нет! Все в порядке. Впрочем, возможно, что я задержусь на время. Если мы долго не увидимся, то, пожалуй, следует сказать вам несколько слов на прощанье…
Задумалась, опустив трубку. Взглянула в окно. Да что с ней сегодня? Неужели совесть? Глядит в темноту и представляет себе черную ночь в горах, дождь и мое истерзанное тело на мокрых зубьях скал…
- Дитя мое, будьте счастливы. Пусть Бог даст вам столько счастья, сколько вы дали его мне. — Голос ее дрогнул. Чтобы собраться с силами, она сделала паузу. Потом, овладев собой, закончила ласково и спокойно:
- Ну, спите спокойно. Бай-бай!
Время шло. Наконец, с бокалом в руке, Изольда снова показалась в окне, потушив свет в комнате. Тучи быстро неслись по небу, минутами становилось темно, моросил дождь, потом снова выглядывала луна. Фигура неподвижно стоявшей женщины то скрывалась, то снова вставала предо мной, озаряемая лунным сиянием. Я не мог разгадать выражения ее лица, оно было бледно, светлые кудри казались голубыми, как у русалки. Что думала Изольда, не знаю, я же вспоминал свою жизнь, через которую она пронеслась, как буря.
Эта женщина, сломавшая меня, стояла передо мной совсем близко, а я сжимал рукоятку большого ножа и глядел, и никогда раньше она не казалась мне такой прекрасной. Шитый золотом шелковый халат небрежно распахнулся, девственное тело, тренированное спортом и тщательно холеное, казалось юным, гибким, как у молоденькой девушки. Но лицо поражало расцветшей красотой женщины, знающей жизнь и все то, что можно взять от нее.
Наконец Изольда очнулась. Громко произнесла какое-то слово (я не успел понять его), резко засмеялась и залпом осушила бокал. Взглянула на небо, на серебряное мерцание вечных снегов. И исчезла в комнате. Я понял, что она готовится ко сну.
Снова прошло время. Я взглянул на часы. Три часа, тридцать минут. Минуты самого глубокого сна. Скоро рассвет. Пора.
Я снял ботинки, натер камфарой руки и подошвы чулок. Если придется стреляться, то не забыть, выстрелить снизу, под челюсть, чтобы исковеркать себе лицо. В кармане документов нет. Я нигде не прописан. Нигде не осталось вещей. Оружие готово. Сердце не колотится, руки не дрожат. Спокойно заглядываю в окно. Вон кровать: Изольда спит. Как подойти к ней? При свете опаснее, но иначе она не узнает меня… Если набегут тучи, обожду в углу… Левой рукой схвачу за волосы, рвану вверх… и в то же мгновенье — до крика — ударю ножом. Лезвие держать горизонтально, чтобы легче прошло между ребрами. Потом уже громко не крикнет. Буду держать ее перед собою, пока не потеряет сознание. Мое торжествующее лицо — это последнее, что она увидит в жизни. Потом — в Мюррен!
Замечаю расположение мебели, чтобы не опрокинуть стула, не споткнуться о ковер. В темный промежуток втягиваюсь в окно. Терпеливо жду в углу.
Постепенно лунный свет опять заполняет комнату. Изольда спит на правом боку. Левая рука как-то непривычно лежит на одеяле, скомканном и почти сброшенном на пол. Не спалось? Я думаю… Ей снятся дурные сны, но еще ужаснее будет сейчас пробуждение!
Сердце бьется часто, но ровно. Рука уверенно сжимает рукоять ножа. Теперь она не уйдет. Моя!
Яркий свет. Я быстро делаю четыре шага. Изголовье. Вот они, пышные кудри, голубые, как у русалки. Схватить надо за локоны над бледным лбом.
Полной грудью вбираю воздух — и одним страшным рывком поднимаю голову с подушки, широко замахнувшись ножом.
И застываю неподвижно…
Изольда мертва.
Долго-долго стоял я с ножом в руке, держа за волосы мертвую голову. Луна косо освещала большую комнату. Было тихо. Когда-то дерзкое, гордое и волевое лицо теперь безмятежно-спокойно, лишь губы чуть подернуты судорожной улыбкой. Синие-синие глаза, некогда полыхавшие, как пламень, закрыты. Изольды нет. Она далеко. И не страшен ей, мой запоздалый нож или моя земная ненависть.
Горе и зло, разъединившие нас в жизни, теперь пали перед великой окончательностью Смерти. Луна призрачно освещала пустую и тихую комнату, а я, бережно уложив тело, стоял, как зачарованный, и все глядел на дорогое и любимое лицо. Потом осмотрелся. Хотелось, чтобы люди застали умершую в достойном виде. У изголовья рассыпаны какие-то таблетки. Это все равно. Я красиво оправил подушку и одеяло. На столе три письма: фрау Рюэгг с приложением денег — хозяйке пансиона, мистеру Т.О. Мак-Грегору, доктору прав, нотариусу в Эдинбурге и синьоре Роне Вивальди, вилла Бэлла Виста в Локарно. Ни ревности, ни злобы. Но оно не нужно, это письмо. Иоланта едва оправилась от болезни. Слишком слаба пока. Портсигар. Крышка открыта, на ней детским почерком моей бывшей жены написано: 'Люблю лишь тебя, и вся моя иная любовь — только ничто'. Ни зависти, ни горя… Я взял портсигар и письмо и положил их в карман.
Еще раз, последний раз в моей жизни, посмотрел на тонкий профиль, такой безмятежно- спокойный.
Что же стоять дальше? Изольды нет. Она далеко. И не нужно ей больше мое запоздалое преклонение или моя земная любовь.
Остаток ночи шел в Интерлакен. Мог бы, и ехать, конечно, но нужно было искать такси, а я не в силах был говорить с людьми. Кажется, моросил дождь. Возможно. Не помню. Я шел один в сером сумраке рассвета, окруженный видениями прошлого, непоправимого, страшного и драгоценного. На мостике остановился и долго-долго глядел на игру ледяных зеленоватых струй. Вот они поднимаются с яростным усилием и потом рассыпаются длинной вереницей пены и пузырей… Как моя жизнь…
Я вынул из кармана портсигар. Поцеловал его. Вытянул руку. Разжал пальцы. Все кончено… Кончено…
Но письмо выпало из небрежно заклеенного конверта, и я машинально стал читать его — несколько строк, написанных уверенным и смелым почерком на плотной бумаге, по которой ползли слезы холодного дождя:
