Вообще питерские краеведы Л.Бройтман и А.Дубин пишут, что С.Алянский с 1917 по 1923 г. жил на Знаменской улице (Восстания, 22). Здесь же, в Толстовском доме, утверждают они, располагалось издательство С.Алянского «Алконост».
60
История здания ЧК темна и страшна. Дом этот на углу Гороховой и Адмиралтейского проспекта построил когда-то Джакомо Кваренги для потомка магистров Тевтонского ордена барона Ивана Федоровича фон Фитингофа (1720-1792), назначенного тогда главным директором Медицинской коллегии. Так вот дочь Фитингофа (кстати, знатока магии и алхимии), Юлия, которая прославилась тем, что в Париже пыталась спасти от смерти Людовика XVI и Марию-Антуанетту, станет потом пророчицей и еще в 1813 г. скажет, что через сто лет Россия повторит революционную судьбу Франции, но «ужасы, которые ей придется пережить, и количество погибших будут несоизмеримы с французскими». Так пишет в книге «Невская перспектива» ныне покойный знаток города Сергей Сергеевич Шульц. Позже, вернувшись в Петербург, Юлия посетит дом отца на Гороховой, и в бывшей детской своей ей вдруг привидится кровь, ручьями текущая по стенам. «После этих видений, - пишет Шульц, - она окончательно уверилась, что реки крови, грозящие России в будущем, начнут проливаться именно здесь, в доме ее отца на Гороховой»... Потом, в 1870-х, дом станет канцелярией градоначальника Петербурга. В нем, кстати, Вера Засулич, молоденькая учительница, 24 января 1878 г. будет стрелять в первого градоначальника города Ф.Ф.Трепова. Канцелярия градоначальника просуществует здесь до 1917 г. А 7 декабря 1917 г. сюда «въедет» созданная тогда же Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Сбудутся пророчества Юлии Фитингоф - кровь здесь (во всяком случае, в первые месяцы работы ВЧК, когда людей еще расстреливали прямо в этом здании) действительно польется рекой. Кстати, тогда же, в 1917-м, - и об этом мало кто знает из петербуржцев - Гороховую спешно переименуют в Комиссаровскую улицу.
61
«Лариса жила, - пишет поэт Вс.Рождественский, - в пышной и холодной квартире. Дежурный моряк новел нас по темным, строгим коридорам... Перед дверью в личные апартаменты Ларисы робость и неловкость овладели нами, до того церемониально было доложено о нашем прибытии. Лариса ожидала нас в небольшой комнатке, сверху донизу затянутой экзотическими тканями. Во всех углах поблескивали бронзовые и медные будды калмыцких кумирен и какие-то восточные майоликовые блюда. Белый войлок каспийской кочевой кибитки лежал на полу вместо ковра. На широкой и низкой тахте в изобилии валялись английские книги, соседствуя с толстенным древнегреческим словарем. На фоне сигнального корабельного флага висел наган и старый гардемаринский палаш. На низком восточном столике сверкали и искрились хрустальные грани бесчисленных флакончиков с духами (она и после революции просила привозить ей любимые духи «Убиган - Роза Франции». - В.Н.) и какие-то медные, натертые до блеска, сосуды и ящички, попавшие сюда, вероятно, из тех же калмыцких хурулов».Эту же комнату запомнил и писатель Л.Никулин: «Лариса обычно работала в большой, в четыре окна (в пять, но на Неву выходили только два окна, - Ахматова ошиблась. - В.Н.) светлой комнате, и всегда здесь был некоторый беспорядок - книги, черновые наброски, пишущая машинка, полевой бинокль, карта-трехверстка на письменном столе, придвинутом к окну... Именно в этой комнате рисовал Ларису... художник-миниатюрист Чехонин... В то время она работала над пьесой... диктовала пьесу машинистке, даме “из бывших'... Дама покорно стучала на машинке, но лицо ее выражало явный протест против доводов, которые приводила жена коммуниста...»
62
Г.Иванов так описывал один из «приемов» уже не в рабочей комнате Л.Рейснер - в парадных покоях Адмиралтейства. «Пышные залы... ярко освещены, жарко натоплены. От непривычки к такому теплу и блеску (1920 г., зима) гости неловко топчутся на сияющем паркете, неловко разбирают с разносимых щеголеватыми балтфлотцами подносов душистый чай и сандвичи с икрой... Прием как прием: кавалеры шаркают, дамы щебечут, хозяйка мило улыбается направо и налево. Некоторых... берет под руку и ведет в небольшой темно-красный салон, где пьют уже не чай, а ликеры. Это для избранных. Удовольствие выпить рюмку бенедиктина несколько отравляется необходимостью делать это в обществе мамаши Рейснер, папаши Рейснер и красивого нагловато-любезного молодого человека - “самого” Раскольникова. Компания, что и говорить, высокопоставленная... Я, увы, попадаю в число “избранных”. Ведя меня через министерские покои, Лариса Рейснер роняет тоном леди Асквит: “Какое безобразие эти позолота, лепка. Вкус нашего предшественника адмирала Григоровича. Все надо отделывать заново, все...”» А заканчивались эти «приемы», на которых она «идейно спорила» с гостями, тем, что она, как «проговаривается» один близкий ей писатель, облегченно вздыхала: «Когда же они уходили (надо полагать, - Блок, Ахматова, Мандельштам, Кузмин, Г.Иванов. - В.Н ), она произносила: 'Уф!”, комически вздыхала и язвительно, зло и ядовито критиковала своих оппонентов»...
63
Оба эти факта подтверждает и книга о Л.Рейснер Г.Пржиборовской, выпущенная в серии «ЖЗЛ» в 2008 г. Книга, к сожалению, чересчур апологетична и предпочитает просто не упоминать иные «неудобные» факты из жизни комиссара. Хвалит автор, увы, и два сусальных фильма о Рейснер - особенно документальную ленту «Ариадна» (1989), о любви Л.Рейснер и Н.Гумилева, где даже намеком не говорится о причинах их разрыва и обоюдной ненависти. Наконец, в книге говорится, что Рейснер приветствовала революцию и «пошла» в нее «прежде всего за открывшуюся возможность для каждого человека, независимо от происхождения, пользоваться всем богатством культуры, созданной человечеством». Фраза похожа на известную ленинскую мысль о богатстве, «выработанном человечеством». Но как к этому «богатству» относилась сама Рейснер, лучше всего говорят мемуары ее друга, писателя Л.Никулина. Он вместе с Ларисой заехал как-то в Дом искусств, где выступал последний избранный ректор Петроградского университета, доктор истории и богословия Лев Карсавин. «Здесь, - пишет Л.Никулин, - в тишине перед сборищем бородатых мрачных личностей и старых дев профессор Карсавин елейно журчал о “вечном, незыблемом и прекрасном”, “о гуннах, которые прошли и пройдут”... Лариса Михайловна вошла, постукивая каблучками, села в первый ряд, с иронической улыбкой слушала оратора, потом бросила несколько реплик под сердитое шипение и негодующие возгласы. Это ее не смутило, она встала, оглядела маленький зал и вышла, все так же вызывающе стуча каблуками... Мы продолжали путь к Таврическому...» Там в тот день выступал Ленин. «Именно это было главное и вечное, а не елейное и невразумительное бормотание философа, который спустя недолгое время оказался в белой эмиграции...» Как Л.Карсавин оказался «в эмиграции», Никулин не пишет, но мы-то знаем: его арестовали в коридоре университета, отправили в тюрьму, а потом выслали на знаменитом «философском пароходе». Высылка, кстати, началась с того, что в мае 1922 г. Ленин, редактируя Уголовный кодекс, написал: «По-моему, надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)... А за неразрешенное возвращение из-за границы - расстрел!» Карсавина вывезут насильно. А потом, в 1949-м, в Прибалтике, где он преподавал, арестуют вновь и отправят сначала в Ленинград, а потом в концлагерь Абезь у Полярного круга, где он и умрет от туберкулеза. Вот «культура», которую несла в мир и Л.Рейснер.
