повести «Слепые». В ней художник Лунин встречается с дамой по имени Любовь Николаевна, женой его знакомого. Говорят о любви, посещают какой-то клуб, и она, прижимаясь к плечу Лунина, капризно тянет: «Я не хочу домой, я хочу на Острова…» Затем на Каменноостровском начнет торопить извозчика: «Скорей! Скорей!» – а потом, неожиданно запрокинув голову, крикнет: «Милый! Милый! Целуй!» Лунин, пишет Чулков, «покорно прижал свои холодные губы к ее тоже холодным губам». «Мы мертвые, – прошепчет в ужасе Любовь Николаевна».
Такая вот повесть. Но, помня о том, что и с Блоком, и с Белым она поцеловалась впервые в санях и примерно так же, этой истории веришь. Похоже. Ветер, быстрый бег коня, проносящиеся мимо дома – и поцелуи. И уже почти нельзя не верить другому, тому, что сближение персонажей повести происходит в ночь, когда умер отец героини. Кажется, именно так случилось с Любой и Чулковым и в жизни реальной. Нина Берберова спустя десятилетия нечаянно проговорится, что Белый как-то «в пьяном бреду» сказал ей: Люба и Чулков стали любовниками «в ночь смерти Менделеева». Великого отца Любы. В 1928 году на вечере памяти Сологуба в Ленинграде Чулков случайно столкнется с Любовью Дмитриевной, и она напомнит ему: «Двадцать один год тому назад, в этот самый день, мы ехали с вами ночью мимо дома моего отца, когда он умирал…» Напомнит и заплачет…
Блока роман жены не взволновал – все «уходы» ее он воспринимал как ответ на свои «никогда, – по его словам, – не прекращающиеся преступления». Поэт все чаще и чаще бывал в смутном настроении и, как, не без грустного остроумия, подметит художник Добужинский, «забронированным». Однажды, живя уже здесь, в. этой квартире, Блок вместе с Вячеславом Ивановым и Добужинским поедет в Москву на конкурс журнала «Золотое Руно» – «Дьявол». Такой была тема конкурса – «Дьявол»! «Ехали в спальном вагоне III класса, было очень холодно, и Блок, – пишет Добужинский, – забравшись на верхнюю “полку” над моей головой, улегся, как был, в шубе с поднятым воротником, в мохнатой круглой шапке и в калошах. Мне эго показалось глубоко символичным (особенно калоши!), точно этим выражалась забронированность поэта от “презренной действительности”. Я это ему заметил и насмешил»…
Да, от «презренной действительности» Блок и впрямь отгораживался, и это не могло не сказаться на его существовании. «За два-три года жизни и славы – какая перемена, – сокрушался, глядя на него, Сергей Маковский. – Как не похож он стал на того весеннего Блока в луче майского солнца!.. Жаль было на него смотреть». «Сам же себя туманил, – вспоминал Блока и наезжавший из Москвы молодой тогда писатель Борис Зайцев. – Мы ездили в ландо на острова, в ночные рестораны, по ночным мостам с голубевшими шарами электрическими, с мягким, сырым ветром. Много и довольно бестолково пили… Блок был хмур, что- то утомленное, несвежеее в нем ощущалось. Он не здорово жил…»
«Передышкой» для Блока станет его роман с Натальей Николаевной Волоховой – его «Снежной маской» – черноволосой, стройной, всегда в темных глухих платьях актрисой, с «крылатыми, – по его выражению, – глазами». Из-за «крылатых глаз» случился даже спор в литературных кругах: бывают ли такие – крылатые?
Началось с чтения пьесы Блока «Король на площади», которое состоялось в репетиционном зале актрисы Комиссаржевской (Английский пр., 30, кв. 34). «Блок был героем вечера, – вспоминал некий Дьяконов. – Он читал свою пьесу высоким, чуть-чуть глуховатым голосом, легко и красиво…» Тетка поэта незамедлительно горделиво запишет, что драма произвела бурю: «Актеры восхищаются, литераторы не только критикуют, но шипят и злобствуют…» Решили было ставить спектакль в том же сезоне, разговор об этом был, видимо, в квартире Веры Комиссаржевской, которая жила рядом (Английский пр., 27), но, увы, цензура пьесу не пропустила. Зато поставили другую блоковскую пьесу – «Балаганчик», поставили в только что открытом театре, организованном все той же Верой Комиссаржевской (Офицерская, 39).
Самого театра ныне нет, на его месте «разлегся» бескрайний стадион. Но о «Балаганчике» помнят и поныне. Еще бы, пьесу ставил Мейерхольд, он же играл в спектакле Пьеро, декорации писал Сапунов, знаменитый театральный художник, который скоро утонет в Финском заливе, а музыку к спектаклю сочинил Михаил Кузмин. Могу добавить для особо любознательных, что играли в спектакле также Екатерина Мунт, сестра жены Мейерхольда, и почти забытый ныне актер Голубев. Возможно, вам ничего не говорят эти имена, но именно у этой пары, когда они свяжут свои судьбы, родится девочка Марта, та, которая через много-много лет станет последней любовью Николая Лунина и, значит, невольной соперницей – в конце 1930-х – несравненной Ахматовой. Ну и, наконец, в «Балаганчике» играла Наталья Волохова, та самая – с «крылатыми глазами».
Поэт Минский еще до спектакля напишет жене: «Какая обида, что у Комиссаржевской будут играть пьесу идиота Блока! Они убьют свой театр!» Не убили, успех спектакля оказался феерическим. Часть публики была категорически «за», часть – «против», кто-то в партере кричал: «Нет, вы мне объясните, что это такое?!», кто-то, не смущаясь обстановкой, просто бандитски заложив в рот два пальца, во всю силу легких свистел…
«После закрытия занавеса, – вспоминал художник Анненков, – произошло подлинное столпотворение… грохот аплодисментов, крики возмущения, крики восторга… В этом же спектакле в тот же вечер рядом с Мейерхольдом выступал начинающий актер Таиров. Блок, Мейерхольд, Комиссаржевская, Таиров, Кузмин, Сапунов – одновременно, на одной и той же сцене! Значение этого вечера я ощутил только лет двадцать спустя…»
А юный поэт Сергей Ауслендер запомнит, как перед смятенной залой «стоял в своем строгом черном сюртуке с белыми лилиями в руках, гость неведомой страны, страж заповедной двери, Александр Александрович Блок, и в посиневших глазах его были грусть и усмешка». Усмешку эту Георгий Чулков назвал, правда, в письме жене «глупенькой улыбкой», но признался, что после спектакля они с Блоком расцеловались. «В общем, успех, – резюмировала в дневнике тетка поэта. – Автор и Люба сияли…»
Но еще до феерической этой премьеры Блок, что ни вечер, стал пропадать в театральных уборных актрис театра Комиссаржевской – Веригиной, Волоховой и Екатерины Мунт. Шутил, поддразнивал, смешил их. А однажды послал Волоховой розы со стихами «Я в дольний мир вошла, как в ложу…», где как раз и говорилось про ее «крылатые глаза». Совпадение, но и Веригина, которая станет другом поэта на всю жизнь, и Волохова – обе жили в тот год на Офицерской, недалеко от театра. Волоховой было уже двадцать девять, Блоку – двадцать семь лет. Они стали вдвоем бродить после спектаклей по пустынным улицам засыпающего города или, взяв лихача, уноситься в снежную даль. «Вновь оснеженные колонны, // Елагин мост и два огня. // И голос женщины влюбленный. // И хруст песка, и храп коня…» Между ними все было именно так, но, хотя отношения их длились без малого два года, говорить об очень уж большой влюбленности Волоховой вряд ли стоит. Хотя именно из-за нее Блок и Люба чуть не разъедутся в разные стороны из дома на Лахтинской; Блок даже пойдет искать себе комнату…
Надо сказать, правда, что все три подруги-актрисы довольно быстро подружатся и с Любой. Та станет по-домашнему приглашать их к себе, где гостьи, по воспоминаниям Веригиной, засиживались до двух-трех часов ночи. «Мы просто и искренне жили… каким-то легким хмелем», – напишет в своей книге Люба. Вместе ходили на «Башню» к Вячеславу Иванову, мэтру, учителю, судье, где Блок впервые прочел «Незнакомку». Вместе дурачились, разыгрывали друг друга. Иногда ездили на Сестрорецкий вокзал. Брали маленьких финских лошадок, запряженных в крошечные санки, и ехали. На вокзале, «скромно освещенном», пишет Веригина, пили рислинг. Ездили и в Куоккалу, к Мейерхольду, где катались на лыжах. А после премьеры «Балаганчика» на квартире актрисы Ивановой устроили знаменитый «Вечер бумажных дам», когда все женщины нарядились в платья из цветной гофрированной бумага.
Сказочная ночь: розовый диван, камин, шкура белого медведя, полумаски на шуршащих бумажными нарядами женщинах. Этот вечер опишет в повести «Картонный домик» Михаил Кузмин. Волохова шутя подвела Блоку брови. Мейерхольд, Сапунов, Городецкий, Ауслендер, Чулков, Пронин и кто еще там… все они «танцевали, кружились, садились на пол, пели, пили красневшее в длинных стаканах вино, как-то нежно и бесшумно веселясь в полутемной комнате»… Здесь, в одной из комнат, Веригина, кстати, застала Любу с Чулковым; они сидели на диване. Причем, когда вошли остальные, Люба вдруг встала и в смущении надела на Волохову свои бусы…
Но чаще всей компанией встречались у Блока на Лахтинской. Тут как-то раз Блок шутя предложил Веригиной: «Давайте женим наших детей». Веригина засмеялась: «Но у нас нет детей». – «Ничего, будут, – сказал Блок. – У вас будет дочь Клотильдочка, а у меня сын Морис. Они должны пожениться». Потом, через несколько дней, вырежет из газеты «Клотильдочку» и «Мориса» и весь вечер будет острить по этому
