в руках стебель растерли, смазали открытые части тела. Комаров недурно отпугивает.
– Но это же папоротник-купоротник, – склонился к стеблям Прот, – разве он…
– Ты, ботаник-семинарист, если такой умный, лучше поднапрягись и все-таки признайся, зачем за нами вся округа бегает, – мрачно сказала Катя. – Умываться, шагом марш.
Пашка экономно лил воду, Герман тер шею и плечи. Сразу стало легче. Прот уже умытый сидел у потушенного костра, перебирал стебли:
– Нет, это не купоротник. Неужели каменный костянец или орляк лапчатый? Не пойму. Где она его взяла?
– И правда, ботаник, – прошептал Пашка. – Все ж учат их там, в монастырях, надо же. Давайте натираться, а то всыплет Катерина.
В кителе было прохладно, но Герман застегиваться не стал. Холодок приятно пощипывал кожу, натертая папоротником шея пахла майским лесом. Комары куда-то делись. Горечь и опустошение еще стояли в горле, но принимать смерть сейчас, в ночной темноте, казалось решением неуместным и бессмысленным. Торопиться совершенно некуда. Пусть тетка с роковой косой сама в гости приходит.
Прапорщик вынул затвор из карабина. Чистить оружие при лунном свете занятие странное, но ненамного смешнее всей нынешней жизни. Спать не хотелось. Герман с завистью посмотрел на Пашку – юный пролетарий свернулся под бричкой и уже вовсю посапывал. Прот улегся в тесном экипаже, даже под пиджаком его узкие плечи казались болезненно перекошенными. Бедный мальчик, каково всю жизнь ощущать себя физически ущербным? Герман очень хорошо понимал ребенка.
Тень скользнула по прикладу карабина, прапорщик вздрогнул. Екатерина Георгиевна ступала совершенно беззвучно.
– Это я, – голос девушки звучал приглушенно и с несвойственным ей смущением. – Прапор, ты бы не мог помочь? Проинструктировать, что ли. Что-то я не врублюсь никак, как их использовать?
Она держала в руках пару бутылочных гранат.
Герман с изумлением глянул поверх очков. Вот так да, наша амазонка в первый раз бомбу в руках держит? Пашку пихнуть, что ли, пусть поржет всласть.
– Видите ли, Екатерина Георгиевна, это граната Рдултовского образца 1914 года. Конкретный экземпляр снаряжен аммоналом – видите, второго детонатора нет. Предназначена граната для вооружения гренадеров и охотничьих команд. Для приведения в боевую готовность необходимо снять кольцо, оттянуть ударник, утопить рычаг в рукоятке, поставить предохранительную чеку поперек и вновь надеть кольцо. Запал вставляется длинным плечом в воронку, коротким в желоб. Фиксируется крышкой. Для броска гранату надлежит зажать в руке, кольцо сдвинуть, большим пальцем отжать вперед предохранительную чеку. Метнуть. Взрыв последует через четыре секунды.
– Обалдеть, – присевшая на корточки Катя, покачала светлой головой. – Прямо ПТУР какой-то мудреный. Чего-нибудь попроще здесь не встречается? Типа кругленьких таких бомбочек? Их иногда «лимонками-ананасками» называют.
– Французскую «F» имеете в виду? – догадался прапорщик. – Едва ли, Екатерина Георгиевна. Поставки были мизерные, в здешнюю глушь подобная редкость едва ли могла попасть.
– Жаль, я как-то к ним больше привыкла, – Катя почесала лоб жестяным донышком гранаты.
– Вы не трогайте… – начал было Герман и осекся.
– Заметный рубец, да? – печально спросила девушка.
– Нет, но лучше все-таки не трогать.
– Чешется, зараза, – Катя с сомнением осмотрела гранаты и вдруг протянула их прапорщику. – Знаете, Герман, вы лучше их заберите от греха подальше. Я, пожалуй, в решительный момент шибко задумаюсь, чего куда сдвигать и отжимать. А в свалке любые раздумья совершенно излишни.
– То есть как? Вы же, Екатерина Георгиевна, в бою мгновенно ориентируетесь. Я бы сказал, просто с мистической скоростью. Я, э-э… подобного не видел.
– Ну и благодарите богов. Мы неэстетичные. Просто мясники. Только бойня наша размерами попросторнее любого мясокомбината будет. Да и не слишком я быстрая. Куда проворнее специалисты бывают. Вы, Герман, с ними лучше не встречайтесь. Вы человек интеллигентный, чуткий. Вам бы в стороне держаться. Да, кстати, заканчивайте с карабином и спать ложитесь.
– Екатерина Георгиевна, если вы завтра собрались идти в город, разумнее мне в часовые заступить. Если вы не доверяете…
– Не в этом дело. Полагаю, совать ствол «нагана» в ухо спящей даме вы не станете, – слишком уж театрально. Но день у вас нехороший выдался. Отдыхайте. А меня скоро Прот сменит.
– Он всего лишь мальчик. К тому же не слишком здоровый.
– Он весьма разумный мальчик. Прямо на редкость. Отдыхайте, Герман Олегович, – Катя встала и, прихрамывая, направилась к лошадям.
Герман посмотрел на гранаты и пробормотал:
– Насчет бомб зря. Приличная граната. На фронте бы таких побольше…
Слух у девушки был хороший. Обернулась:
– Да я не спорю. Но к ним навык нужен, а учиться некогда. Вы, Герман Олегович, меня за пальбу извините. Я к господам дроздовцам ненависти не питала. Но если столкнулись на узкой дорожке, то тут уж кто кого. Мне искренне жаль. Я девушка дурная и беспринципная, но когда меня убить собираются, очень раздражаюсь. Инстинкт, вероятно.
Пока Герман мучился, что бы такое ответить, Катя исчезла в темноте. Прапорщик, морщась, вставил затвор на место и зарядил винтовку.
Лечь пришлось спиной к Пашке, спина у пролетария была теплая, широкая, и пахло от него все тем же «комариным» папоротником.
Проснулся Герман от щебета. Зяблики разгалделись. Думать ни о чем не хотелось. Сквозь веки щекотал солнечный свет. Кобура «нагана» давила в бок, но шевелиться не хотелось еще сильнее, чем вспоминать и задумываться.
– Эй, ваше благородие, снедать будешь или забастовку объявил? – по каблуку сапога постучали. Довольно вежливо, надо думать, господин пролетарий выспался и пребывал в чудном расположении революционного духа.
Герман сел и чуть не стукнулся макушкой об ось брички.
Пашка ухмыльнулся:
– Силен дрыхнуть, господин прапорщик. Давай-ка потрапезничаем. Дел полно.
Герман выполз из-под брички. У ведра с водой устроился на корточках Прот, ополаскивал заспанную физиономию.
– Ты, ваше благородие, давай, тоже умойся. Екатерина Георгиевна о водных процедурах отдельно упомянула.
Завтрак был скромным: остатки хлеба, тоненькие ломтики сала, последний, с трудом расколотый кусок сахара.
– Пояса придется затянуть, – бодро заявил Пашка, наливая в единственную кружку холодной воды. – На ужин щи из крапивы сварим. В обед приказано поститься, костер не разводить. Унюхать могут.
– А ужин не унюхают? – пробормотал Герман, стараясь аккуратнее класть в рот крошащийся колючий хлеб.
– В потемках спокойнее, лишних носов меньше, – пояснил Пашка. – Хитрых дров Екатерина Георгиевна нам припасла. К тому же обещалась к полуночи непременно вернуться. Намекала, что по возможности харчей притащит.
– Ты ей прямо как своему комиссару веришь, – с неожиданной для самого себя злобой сказал Герман.
Пашка глянул искоса:
– Чего ж не верить знающему человеку? Сурова девица, конечно, да как же ей без этого? Ты злобство копить заканчивай. Вчера некуда было деваться. Шлепнули бы нас без долгих разговоров.
