— Милый папенька, ты мне зверюшек из леса привезти обещался: олененка, зайчонка, ежа. Где же они?
— Злой старик помешал, — хмурится отец, — а то были бы тебе зверюшки.
— Вот жалость, — огорчается Мария. — А я им и постельки, и корм приготовила. А сейчас, папенька, давай на главную башню поднимемся. Давно я там не была.
Хоть и утомился государь, хоть и не в духе, а отказать любимой доченьке не может, вместе с ней и царицей в башню, на винтовую лестницу идет.
Надо сказать, что каждый такой подъем был для Марии своего рода подарком. С высоты открывался вид на живописный, цветущий край. Вот от горизонта до горизонта высятся укрытые лесами горы.
Между ними таятся ущелья, пестрыми коврами простираются долины. И реки словно огромные серебряные змеи скользят меж гор и холмов.
Мимо башни степенно плывут облака, то и дело мелькают птицы, слышно жужжание пчел и гудение шмеля. И пчелы, и шмели, и осы — все кружат вокруг голубеньких цветочков вьюнка, поднявшегося от земли до самого верха башни. А в каждом цветке угощение: нектар и пыльца.
Вот пчелка юркнула в молоденький, едва распустившийся бутон, собрала нектар и тут же обратно. Шмелю-толстяку труднее — он и лапками лепестки раздвигает, и так и сяк в цветок протискивается, а полосатая попка и прозрачные крылышки все равно снаружи торчат.
Тут царевна набралась смелости и пальчиком по крылышкам его погладила. И боязно ей, и смешно, а шмель жужжит недовольно — кто это, мол, его тревожит.
Царь тем временем велел слугам пшена принести. Вот и новая забава дочурке: пригоршню зерна наберет, руку вперед вытянет, стоит ждет, пока какая-нибудь отважная пичужка осмелится корм взять. Вот одна подлетит, зернышко схватит и тут же прочь, вот еще одна, а потом уже и другие, глядя на них, расхрабрятся, все пшено из ладошки перетаскают.
Весело царевне, весело царю, и время за забавой быстро летит.
Но вот день прошел, наступила ночь. Спит маленькая царевна, и снится ей сон. Вот она будто бы не в спаленке своей, а в огромном бутоне. Мимо нее плывут облака, вверху солнышко светит, а гдето далеко- далеко внизу земля, укрытая ярким ковром, сотканным из лугов, лесов, рек и озер. Вдруг вовнутрь цветка с оглушительным жужжанием влетает большущая, размером с человека, пчела.
— Здравствуй, Вьюнок! — жужжит пчела.
— Здравствуй, пчелка, — отвечает Мария, с этими словами берет кувшин с душистым нектаром и потчует гостью.
Но тут прилетает огромная оса, а потом еще и полосатый, мохнатый шмель-толстяк, и все угощаются нектаром, и все благодарят царевну, и все называют ее не иначе как Вьюнком.
Вот такой удивительный сон снится Марии, и спит она мирно, с доброй улыбкой на устах.
Спит и царь в опочивальне своей, и ему снится сон. Снится, будто бы идет он по болоту, с кочки на кочку переступает, через гнезда змеиные перешагивает. Вдруг почудился ему знакомый голос, голос егермейстера погубленного.
— Наконец-то ты пришел, — стонет егермейстер, — наконец-то из трясины меня вызволишь…
Заколыхалось болото, и высунулась из него рука, черной тиной облепленная. Испугался царь, прочь попятился, хотел было сбежать, да не тутто было! Утопленник его за ногу хвать да к себе, в самую трясину тянет.
Пробудился государь, в холодном поту с постели вскочил, на колени перед иконами пал. Помолился, с именем божьим в устах снова было прилег, а заснуть-то не может. Все мертвый егермейстер ему мерещится, все насмешки Боровика чудятся.
— Ну Боровик! — сердится царь. — И во сне мне покоя не даешь!
Тут он встал и немедля, среди ночи витязя своего лучшего позвал. Велел ему в лес пойти, чтобы вредного старикашку изловить да в тюремный подвал упрятать.
Облачился витязь в латы железные, сел на коня и тотчас в путь. Но только вот что интересно: когда выезжал он из крепости, вдруг почудилось ему, будто бы голоски какие-то тоненькие раздались.
Удивился он, прислушался. 'Нет, — думает, — не иначе как померещилось. Не иначе как вьюнок у стены крепостной листочками шелестит'. Не знал воин, что вьюнок от беды уберечь его хотел. 'Не езжай в лес, — говорил вьюнок, — Боровика не ищи, все одно не поймаешь'. Да жаль, не расслышал витязь этих слов.
И поехал он в места далекие, в леса нетронутые, и старика Боровика выследил, на поляне его приметил, когда тот спелыми орехами белок кормил. Выследил, да только вот изловить-то так и не сумел. Увлекся витязь погоней, целый день вслед за ним по глухоманям дремучим, по чащобам да буреломам плутал, а под вечер сам в ловушку, в глубокую волчью яму угодил. Свалился на дно ямы, ударился крепко, бока-то наломал. Сколько раз ни пытался из ямы выбраться, а все напрасно — только синяков да шишек еще больше набил. А старик тут как тут, наверху, по краю ямы прохаживается да все пальчиком воину грозит, все погубить его обещается.
Тут еще напасть: откуда ни возьмись змеи огромные приползли, вокруг ямы так и кишат, шипят, зубы свои ядовитые скалят.
Пригорюнился молодец, сидит, смерти дожидается. Благо старик его ни с того ни с сего пожалел, змей отогнал, потом веревку крепкую в яму спустил, а сам неведомо куда сгинул.
Выбрался воин из ловушки, с пустыми руками обратно в крепость пошел. Воротился к царю, все как есть доложил, повинился в том, что приказ не выполнил. А тот его выслушал да тут же прочь и выгнал. Да с досады кулаком по столу хрястнул.
Сидит государь сам не свой, никак успокоиться не может, все обидой своей мучается, все об одном и том же думает, как бы старцу отомстить. И вдруг вспомнилось ему то, о чем не раз жители дальних деревень сказывали. А сказывали они, будто бы в дремучем лесу, неподалеку от заброшенного кладбища, колдун объявился, да к тому же с двумя взрослыми сыновьями, и что этот самый колдун для силы нечистой людей будто бы похищает.
'Вот кто Боровика погубить сумеет', — смекнул царь и тут же снова витязя позвал. Воротился витязь к повелителю своему, а тот и говорит:
— Хоть и виноват ты передо мной, Боровика изловить не сумел, но вину свою искупишь, коли в далеких лесах колдуна да обоих его сыновей отыщешь, коли всех троих сюда, в крепость, в железах приведешь.
Воин тотчас на коня, к кладбищу заброшенному поспешил. Пять дней и ночей без отдыха скакал, до далеких деревенек добрался, народец местный расспросил и узнал, что начали люди здесь пропадать с той поры, как появился в окрестных лесах хромоногий колдун. Как-то раз видели его с двумя сыновьями в еловом бору, недалеко от холма, на вершине которого и было старое кладбище.
Дождался витязь ночи, коня в деревне оставил, сам в лес направился. Не спешит, через буреломы да завалы осторожно, бесшумно пробирается. Вышел к ручью, что между камней у опушки векового бора поблескивает, и вдруг послышались ему возгласы веселые, смех молодецкий да звон мечей.
Замер воин, дыхание затаил, прислушался. Нет, все спокойно вокруг: молчит залитая лунным светом опушка, бесшумно вьет свои струи ручей, и лишь трава нет-нет да мягким шелестом нарушит ночную тишину, лишь комар над ухом прозвенит.
Но вот опять откуда-то издалека голоса донеслись, и снова булат зазвучал. Выждал воин немного, огляделся вокруг да прямо на звуки и пошел.
Крадется, каждый шаг вымеряет.
И вот подобрался он к оврагу, со всех сторон ельником заросшему. Возле оврага большой шалаш, у шалаша костер тлеет, а возле костра два молодых мужика с мечами забавляются. Оба высокие, статные, с криками веселыми, с прибаутками друг на друга что петухи наскакивают, бой потешный устроили. Вдруг один из них меч в землю вонзил и говорит:
— Что-то задержался отец у хозяина. Может, сходим на кладбище?
— Идти-то недалеко, — отвечает другой, — всего-то на холм подняться. Да только надо ли хозяина попусту тревожить?
Тут они опять за мечи взялись, забаву свою с новой силой продолжили, а витязь оглядел холм, что рядок с оврагом возвышался, да, не мешкая, на вершину его поспешил.
