— А где Наташа? — вдруг спросила та, разливая по чашкам чай.
— Я не знаю, — удивленно ответил Витька, — а где? В смысле, случилось что?
— Не знаю, — Дарья Вадимовна поджала губы, — вечером пришла, молчала и ушла к себе быстро. Не поужинала. А с утра, уж на что я ранняя, ее уж и нету. Я думала…
— Как видите, нет. А куда она могла уйти? В такую погоду?
Хозяйка помолчала. Звенела ложечка о край чашки и ветер выл, бился в стекло.
— Сама — никуда. Приехать могли за ней. Дружков-то много. Слишком даже.
Виктор кашлянул и она замахала пирожком:
— Не собираюсь я рассказывать! Мне оно надо? Только вот предупредить. Ты не местный, так поменьше с ними тут, поменьше, понял?
Глядя, как дрожит в ее руке надкусанный пирожок, Витька подумал, дело не только в прошлой влюбленности хозяйкиного мужа. …Как она его на ты, сама не заметила даже.
— Дарья Вадимовна, не волнуйтесь.
— А ну случится что? Никого же нет, кроме нас! И за твои квартирные после не будем знать, как от проблем сдыхаться! Прости уж, что я так…
В неловкой тишине пили чай. Витька жевал пирожок, в другое время вкусный бы, с начинкой из ежевичного варенья. Неужто Яша вчерашний объявился ночью? Возможно. И ничего не сделаешь, да и не надо, у них тут свои связи, тайные, явные.
— Ветер если к вечеру не убьется, три дня будет дуть, — культурно доложила хозяйка. Подлила себе кипятку и Витька уныло приготовился слушать.
Но та пила чай, ела пирожок, а после встала, вздохнув, и пошла к двери. Уже взявшись за ручку, повернулась и, подаваясь к нему отчаянным лицом, раскрыла рот. Но только махнула рукой и вышла в завывание ветра.
Витька прожевал и проглотил. Все еще медленно просыпаясь, разозлился: подумаешь, тайны мадридского двора! И резко пошел к двери на новый стук, ожидая — вернулась, рассказывать о блядстве Наташином, и о местных босяках.
Но в бок ему толкнулась стриженая макушка и незнакомый мальчишка, больно топчась по босым Витькиным ногам, прикрикнул:
— Да подержи, не видишь, силов у меня не хватает!
Витька захлопнул дверь и уставился на гостя. Лет девяти, не больше.
— О! Чай! — мальчишка поддел носком сапога пятку другого, стащил, второй снял руками, пыхтя, и направился к столу.
— Ты еще кто?
— Вася я.
— Ну? А я думал, Эдуард. Ты чей вообще?
— Я пирожок возьму… Наташа велела сказать, щас придет, мы в степь ходили, она тебе сюрприз искала.
Витька сел напротив Васи, рассматривая круглое лицо с острым подбородком и обметанные ветром губы с трещинками в уголках.
— Нашла?
— Ага. Только теть Даша во дворе ее встретила, воспитывает под навесом.
— Понятно. А тебя что ж не воспитывает? Ты как здесь вообще появился?
— Меня что воспитывать? Я сам по себе. Утром пришел, рано. К Наташке. А она сразу, пойдем да пойдем в степ, для Вити поищем. Вот и ходили, как два верблюда, по холодище такой. …Чай хороший, горячий. Пирожки у ней всегда вкусные. Я вот этот съем еще, а эти — Наташке, хорошо?
И снова Витьке пришлось идти к дверям, чтоб помочь уже Наташе справиться с ними. Она смеялась, свежая, пахнущая морем и степью, удерживая рвущуюся от порывов ветра дверь, роняла с локтя стебли из охапки разноцветных сухих трав:
— Познакомились уже? А мы вот, смотри, ходили в Козью балку, я набрала тебе бессмертников и кермека. Достань вазу там, на шкафчике.
— Сюрпри-из! — Витька рассмеялся, радуясь тому, как она улыбается и волосы, спутанные ветром, закидывает за спину, дует на замерзшие руки.
— Это не все. Васька, достань в куртке.
Мальчик выгреб из кармана охапочку остро пахнущей рыжей травы.
— Бросай в чашки, сейчас чай степной будем пить.
…Поплыл над столом запах чабреца, окутывая комнату летучим туманом. В углу красным подсолнухом созревал рефлектор. Наташа не умолкала:
— Недалеко отсюда — балочка, в ней скалы. В расщелинах чабрец даже зимой! А летом инжир вызревает.
Запах покачивался, напоминая о жестяном звоне летних кузнечиков, и о том, как жаворонки дрожат серыми крыльями над маревом, будто запах травы их держит…
— Спасибо. — Он грел об чашку ладони, прихлебывал горьковатый отвар. И, глядя на них, усевшихся рядышком, удивился:
— А у вас, волосы, оказывается, одинаковые?
— У нас много чего одинаковое, да, Василь? И мать у нас одна. Отцы только разные, — и Наташа сунула брату еще один пирожок, провела рукой по каштановой макушке.
— Жаль, ветер, а то мы бы тебя, знаешь, куда отвели! О-о-о…
— Убьется ветер, — сказал Вася, — к закату.
— Точно? — Наташа прищурилась на него с напускной суровостью, — ты, метеоролог, не соврешь, так пойдем, а?
— Только смотреть. Обещаешь? — Вася мрачно глянул на веселую сестру.
— Обещаю, нянько, обещаю! Но Витя — фотограф, ему надо показать, понимаешь?
Витька пил чай и не вмешивался, пусть уж само идет. Василий ему понравился и доверия внушал больше, чем девушка.
— Только идти далеко. С полудня пойдем. Фотик свой сготовьте, вдруг дождь кончится, — распорядился мальчик и встал, вытирая ладошкой рот:
— Спасибо, в общем. Я на маяк. Наташ?
— Иди уже, я сейчас.
Когда Вася ушел, посидели молча. Наташа тихонько напевала, похоже вся уже в послеобеденной прогулке. На вопрос о том, куда, махнула рукой, мол, сюрприз, после. И вдруг поднялась и быстро ушла, прихватив пустой чайник.
… Потом Витька долго бездельничал, валяясь на покрывале, собирал мысли, вспоминая сон. Он был у самого входа. Уже у входа! Меняются ли эти сны от того, что с ним наяву происходит? И надо ли тогда наяву что-то менять, или делать? От незавершенности ночного ныло под ложечкой. Махнуть бы рукой на мысли о снах, плыть по течению дня, вслед за солнцем, прорезающим тучи…
Слушал ветер, а тот насмехался, гудя, царапал окно горстями песка, — с берега принес, не поленился. Васька сказал — убьется? Такой сильный, уверенный и вдруг — стихнет, уползет в расщелины выстуженных камней. Витька попытался представить, но голова кружилась, будто от порывов ветра полетело все рваными бумажками и сил нет ухватить, а пальцев — собрать. Зевнув, прикусил язык и повернулся на бок, просунув руку под подушку.
Запах степной травы покачивался под потолком, трогал ноздри.
Летом бы сюда. На каленый песок, в арбузную свежую воду. Поодаль торчит из воды большая каменная пятка в скользких водорослях. Бросить на камень сетку и нырять, перебирая руками по острым краям ракушек. Отколупывать, жалея, — снова ножа не взял, а потом плыть к берегу, подтягивая вихляющуюся по ноге колючую тяжесть сетки. За скалами, под обрывом, чернеет плешка от постоянного кострища. В кустах и лист железный припрятан, ржавый, его кладут на камни очага и сидят вокруг, слушая, как шипит, вытекая, сок из умирающих мидий.
Наташа-степнячка рядом, пыльные пальцы ног зарыты в белесый от жары песок. Поддевая сухой
