Как обычно, передние ратники, стоявшие от крепости немного подальше, чем на полет стрелы, вяло переругивались с теми, которые пребывали на стенах города. 'Эй, православный! Что ж ты так крестишься? Будто у тебя не лоб, а кошель!..' — 'А ты, пиявица из поганой лужи, скоро захлебнешься!' 'Погоди-ка, бабьей спины друг…' Злости не было ни с той, ни с другой стороны. И там и тут — русские. Литовинов в крепости было мало.
Когда окольничий, передав московитам слова князя, вернулся к нему, Олег Иванович спросил имя старшего посольника. Оказалось, что старший Федор Андреевич Кобылин. Тот самый, которого звали Кошкой и которого московские правители часто посылали для сложных переговоров то в Золотую Орду, то в иные земли. Именно этот боярин, прославленный умом и познаниями не меньше, чем давно уже покойный его родитель Андрей Кобыла, в свое время сумел ловко окрутить Владимира Пронского, подбив его отложиться от Переяславля Рязанского. И тем предопределил победу Москвы над Рязанью под Скорнищевом. Олег Иванович лично познакомился с родовитым московским боярином на свадьбе своего сына и был очарован умом и благочестивой манерой его обращения с людьми. Прозвище Кошка подходило к этому большерослому человеку лишь в том смысле, что в обращении он был мягок, как бы и вкрадчив.
— Гм-м, — сказал Олег Иванович. — Что ж, Федор Андреич хоть и именитый боярин, а все ж пущай и подождет до завтрева.
С тем и возвратился к своему шатру. Здесь, у шатра, его с нетерпением ждал зять Юрий Святославич. Зять с жаром стал упрашивать князя Олега принять московитов тот же час, полагая, что те приехали предложить свою помогу.
— Напрасны твои надежды, — сказал ему Олег Иванович. — Я полагаю — не с тем припожаловали московиты…
Вошли в шатер. В сумраке, при небольшом пламени жаровни, глаза Юрия блестели и сверкали.
— Нет нужды томить их и томиться нам самим, — уговаривал зять. Прими их сейчас! Ускорь встречу! Чую — Москва поможет нам. Не может не помочь. У нас с нею одна цель — не дать вражьим силам погубить на Руси православную веру…
Не веря в возможность того, что Василий Московский поможет Рязани и Юрию Святославичу в войне против Литвы, Олег Иванович все же внял его просьбе и принял посольников два часа спустя. Московиты, возглавляемые Федором Кошкой, сидели на скамье в шатре рязанского князя важно и преисполненные чувства собственного достоинства. Все они были в богатых кафтанах с узкими рукавами; поверх них — епанчи с расшитыми воротами. Подпоясаны низко, так что выделялись животы. Чем пузо ни больше, тем московит важнее. Сам Федор Андреевич был дороден и довольно толст, но вот племянник его, сын Александра Елки, именем Иван, был худ и длинен — как жердь, как хлудина. Его так и прозвали — Хлудень. Широкая, покрытая сукном скамья была рассчитана на человека среднего роста, а не такого, как Иван и он все скашивал в сторону высоко торчавшие колени.
После обмена приветствиями Олег Иванович ласково обратился к старшему посольнику:
— С каким наказом припожаловал, Федор Андреич?
Последовал обстоятельный ответ:
— Пришел к тебе, пресветлый государь Рязанский, просить от имени моего господина великого князя Владимирского и Московского Василея Дмитрича не воевать града Любутска, поскольку Любутск под Литвой, а на Литве, как хорошо тебе ведомо, сидит тесть моего господина великий литовский князь Витовт Кейстутьевич…
Предвидя такой ответ, Олег Иванович не шевельнул и бровью. Зато Юрия Святославича пот прошиб.
— Несуразное глаголешь! — крикнул горячо. — Неужто ты думаешь — мы пришли на прогулку?
— Тако я не думаю, — спокойно возразил Федор Кошка. — Давайте рассудим — кому на пользу эта война? Да, ныне вы возьмете Любутск — я в этом не сомневаюсь. А — завтра? Завтра придет с большой силой сам Витовт, побьет вас… Понапрасну прольется много крови.
— Кто кого побьет — бабушка надвое сказала! — все ещё горячился Юрий Святославич.
В ответ на его запальчивые слова Федор Андреевич на секунду закрыл глаза, как бы давая возможность перевариться этим словам в своей душе, а заодно предлагая взвесить их в уме каждому из присутствующих. Старший московский посол был великий знаток человеческих душ, и он, чтобы переубедить собеседника, прибегал к самым различным способам воздействия. В том числе — и к молчаливым паузам. Когда, по его мнению, прошло достаточно секунд, чтобы кое-кто успел усомниться в изречении Юрия Святославича, посол сказал:
— Никто не оспаривает, что Рязань ныне сильна как никогда. Ибо управляет ею такой мудрый государь, как ты, высокочтимый князь Олег Иванович… И все же, как бы нам не упустить из виду, что под рукой Витовта вся Южная и Западная Русь. Мало того — с ним Польша и Немецкий Орден… Вот я и говорю — почто зазря проливать кровь?
Юрий Святославич опять не утерпел:
— А затем, чтобы гнать взашей с моей родной земли супостата!
Благородная запальчивость Юрия снискала ему благосклонные и сочувственные взгляды некоторых московитов. Но — не Федора Кошки. Он умел гнуть до конца.
— Не помысли, князь Юрий Святославич, что московитам по душе господство Литвы на твоей отчине. Нет, не по душе! Нам поперек горла нашествие литовинов на Смоленскую землю. Ибо слишком опасно приблизилась Литва к московским пределам. И я всей душой желаю тебе, Юрий Святославич, вновь сесть на смоленский стол. Но, коль рассудить трезво, опасно ныне вступать тебе в брань с Витовтом. Ибо, в случае неудачи, в дальнейшем тебе ещё труднее будет управиться с Витовтом.
— Но сколько можно потакать Витовту? — возразил Юрий Святославич. И, если не ныне — то когда?
В разговор вступил князь Олег:
— Это — вопрос вопросов. Дай на него, Федор Андреич, чистый ответ.
Наступило молчание. Возле жаровни возились слуги, меняя принесенные с уличного костра горячие угли на остывшие. Когда их суета кончилась, вместо старшего посла ответил его племянник Иван Хлудень:
— Витовт, слыхано, намерен пойти войной на самого Железного Хромца. Пущай бы они сшиблись… На руку всем нам — и Смоленску, и Рязани, и Москве… — и качнул коленями из стороны в сторону.
Князь Олег возразил, что слух мог быть пущен нарочито — для отвода глаз. О коварстве Витовта всем известно, и особенно обожглись на нем смоленские князья. И поскольку Москва опасается Литвы, то самое время ей, Москве, оказать сейчас помогу рязанскому войску.
— Это невозможно, — сказал Федор Кошка. — Князь Василий Дмитрич и Витовт — союзники. И именно как союзник и зять Витовта князь Василий просит князя Олега отвести полки на Рязанскую землю. В ином случае…
Голос посла принял оттенок некоей угрозы, и при наступившей паузе в шатре мрачным облаком повисло давящее молчание. Что скрывалось за этим 'в ином случае', — всем было ясно как Божий день: московский князь вынужден будет дать помогу Витовту, если тот обратится к нему за помощью.
Олег Иванович насупился, неприятно было ему слушать предостережение, и он попросил огласить содержание посланной московским князем грамоты. В грамоте излагалась просьба не затевать брани с Витовтом. Князь Олег призадумался. Ему не хотелось осложнять добрых союзнических отношений с московским князем. В то же время имелось опасение, что Витовт, прослывший коварным, мог отомстить рязанскому князю просто за то, что он осмеливается вторгаться в его пределы. Может ли московский князь поручиться за то, что Витовт, его тесть, не станет вымещать злобу и не пойдет с силой на Рязанскую землю? Князь Олег прямо спросил об этом посла, заодно осведомясь, как поступит Василий Московский в таком случае? Выступит ли он на стороне Рязани против Витовта?
Федор Кошка ответил, что Витовт навряд ли в таком случае станет вымещать зло; однако же, коль он все-таки вздумает двинуть полки на Рязань, князь Василий встанет на сторону князя Олега.
Разумеется, Олег Иванович понимал, что никогда не следует полностью доверять послу, даже если он представляет дружественную тебе страну, и все же он пообещал подумать.
Случилось так, что на другой день поступила тревожная весть — со стороны Дикого поля на Рязань идет крупный ратный отряд татар. Чтобы защитить свой народ, а заодно уважить просьбу московского
