Николай уже сам чувствовал едкий запах горящей изоляции.
— Ничего, профессор, мы ему сейчас выжжем слабое место, — спокойно сказал Николай. Облизывая сухие губы, ждал. Мелькнуло в воспоминании: у Александра Константиновича была манера брать в руки капризничающий прибор и сильно встряхивать его, — либо все становилось на: место и прибор снова начинал работать, либо (и это случалось чаще) — от встряски окончательно отходила какая-нибудь слабо припаянная деталь, выскакивала расшатанная ось.
Из вентиляционных отверстий закурились серые жгуты дымков, треснула вспышка, и предохранители сгорели.
— Очень хорошо, — сказал Николай и, увидев огорченное лицо Юры, рассмеялся. — Не плачьте над трупами павших борцов, отрок. Самый короткий путь — это самый трудный и жестокий. Иди помоги Песецкому, пока я разберусь, в чем дело.
Отыскав очаг перегрузки, он мысленно восстановил ход разрушения. Стесненные размеры кожуха способствовали созданию помех такой силы, что помехи эти съедали мощность усилителя. Внезапно ему пришла мысль — нельзя ли одну, наиболее сильную из помех использовать самостоятельно, как новый принцип усиления. Он попробовал проверить свою догадку на бумаге, но ничего не выходило. Повсюду он натыкался на алюминиевые стенки кожуха. Он почти физически чувствовал, что задыхается в этом тесном, темном пространстве.
Неторопливо разорвал он рисунок, потом, сложив обрывки, снова разорвал их и так складывал и рвал их до тех пор, пока в руках остались только мелкие клочки. Он взял чистый лист и снова стал чертить усилитель, с удовольствием разрушая жесткие размеры кожуха. Он наслаждался простором, не смущаясь тем, что контактная система Харкера не могла вынести тяжести новой надстройки. Он, урча, грыз кончик карандаша, теребил свою память, чувствуя, что выход где-то рядом.
Нужно было перебрать весь каталог своих знаний, чтобы отыскать его — единственное возможное решение. Оно существовало, и если бы миновали недели, месяцы бесплодных поисков — уверенность его не поколебалась бы.
На другой день, сидя с Песецким в столовой, он вдруг посреди обеда отодвинул тарелку и невидящими глазами уставился на Песецкого.
— Что с вами, Николай Савельевич? — встревоженно спросил Песецкий.
Ничего, сказал Николай. Он вскочил и побежал наверх, к себе.
Ему вспомнилась его первая заброшенная идея, смутно возникавшая в то время, когда он еще не знал про статью Харкера и искал решения.
Где сказано, что усилитель должен сидеть на оси? Убрать его оттуда! Связать с контактами электрической связью, сбросить непосильный груз усилителя и освободить ось от громоздких подшипников, поставить ее тоньше, легче. Вот так. Прекрасно. А контакты сделать более мощными для того, чтобы использовать возможности усилителя.
Но тогда опять увеличится нагрузка на ось. А если убрать и контакты? Заменить их вспомогательными… Нет, не то, это какой-то компромисс…
Словно ухватив конец запутанного клубка, он потянул нить, и ход создания нового регулятора стал разворачиваться с неумолимой последовательностью. Новое место для усилителя влекло за собою другую кинематику, та в свою очередь обесценивала старые контакты.
А может быть, вообще отказаться от каких-либо контактов?
Осторожно, чуть ли не на цыпочках, боясь нарушить связь рассуждений, он подошел к харкеровскому регулятору. Впервые он видел его со стороны, отрешенно. Зализанное совершенство безвозвратно рушилось у него на глазах.
Итак, принять бесконтактную систему? Перебирая регуляторы известных фирм, он не находил ее и в то же время твердо знал, что она существовала, и не в виде принципа, а практически освоенной системой. У него преобладала зрительная память — сквозь пелену времени перед ним возникла сперва фотография, потом бумага, шрифт. Статья была написана на русском языке! Серая обложка. Журнал Всесоюзного электротехнического института. Незаслуженно забытое изобретение двух советских ученых… Бесконтактная система создавала ту естественную красивую простоту, которая вернее всяких расчетов подтверждает правильный выбор.
По какому же, в самом деле, убогому пути шел тот, за океаном! Богатство мысли, нашей родной технической мысли, о которой недавно с таким восторгом говорил ему его учитель Александр Константинович, — да вот где оно, рядом с ним! И, к счастью, на этот раз не выкраденное ничьими загребущими руками.
Он добрался уже до самой сердцевины харкеровского регулятора и остановился в нерешительности. Привыкнув за последний месяц катиться по укатанному пути чужой мысли, он боялся внезапно очутиться без дороги, без этих аккуратно расставленных указателей, полагаясь целиком на свое чутье и силы. Он все еще цеплялся за старую схему, хотя она ему мешала, сковывала каждое его движение.
Он вспомнил Юрин «лимузин». Действительно, создавалось впечатление, как будто он заменял на старой разболтанной телеге часть за частью; сперва поставил электрофары, потом насадил на колеса шины, поставил руль, надел кузов, оставалось отпрячь лошадей и вставить мотор.
И с той очевидной неизбежностью, с какой ничто другое, кроме мотора, не годилось отныне для движения кузова, определился новый принцип действия регулятора. Вернее, это был не новый, а его прежний принцип. Неизлечимые пороки харкеровското прибора все настойчивее толкали Николая к единственному выходу — вернуться к своему первоначальному замыслу.
Он решил это, и теперь уже ничто не могло его остановить. Он углублялся в новую схему, расправляясь со всеми ловушками на своем пути; упрощал ее, проводил мысленно через самые тяжелые; испытания, вооружал ее, приспосабливая к будущим невзгодам, и хотя она жила еще только на бумаге, у нее уже начинал складываться свой характер, капризы, требования.
— Послушайте, Николай Савельевич, — сказал Арсентьев, ознакомясь с его разработкой, — к чему вы тратите время, измышляя вариации на ту же тему? Дожать регулятор Харкера — дело двух-трех недель. ТТЗ он вполне удовлетворяет, к чему же нам раздваиваться и рисковать, тем более что ваш вариант имеет много сомнительных мест?
Николай подался вперед:
— Например?
Арсентьев пожал плечами.
— Я даже не вижу смысла разбирать их, — сказал он, видимо скучая. — Трудно подыскать какое-либо оправдание попытке всерьез ставить вопрос о переходе на вашу схему. Она позволяет регулировать на больших скоростях, но их не существует. Жизнь не требует такого регулятора. — Он сочувственно помолчал и сказал с невыносимым жалостливым утешением: — Впрочем, вы не огорчайтесь, кое-что отсюда можно использовать. — Он несколько оживился, перелистал тетрадку. — Вот, пожалуйста, вашу идею обратной связи — для построения круговых диаграмм.
— И это все?! — глухо спросил Николай. Арсентьев терпеливо привел еще несколько вполне разумных доводов и окончательно переломил надежды Николая, как палку о колено. Считая инцидент исчерпанным, он опять вернулся к круговым диаграммам. Николай слушал его с испуганным удивлением. Неужели в его приборе, среди множества дерзких горячих замыслов, не нашлось ничего достойного внимания, кроме материала для безжизненной, выхолощенной диаграммы? Нет, нет, не может быть! Но ведь это утверждает профессор Арсентьев, чье имя пользуется известностью далеко за пределами института.
Они сидели в кабинете Арсентьева. На верхней полке шкафа аккуратной шеренгой жались книги, оттиски журнальных статей. Николай хорошо знал их. Это были труды Леонида Сергеевича. Ниже стояли учебники, справочники, каталоги, и повсюду авторы ссылались на Арсентьева, приводили его формулы, пользовались его коэфициентами. Он по праву считался одним из создателей теории автоматического регулирования. Николай и Семен гордились своим руководителем, верили каждому его слову, незаметно для себя подражали его вежливым, холодным манерам (что, впрочем, не удавалось никому из них).
Какое же право имел Николай Корсаков, молодой инженер, сомневаться в справедливости его слов?
Он принудил себя слушать Арсентьева, но с первой же фразы мысли снова закружились, свернули в сторону.
