собственном материализме, что поверят во что угодно, прежде чем заподозрят нас в желании утопить их в болоте символических смыслов. Однако я решил подстраховаться и взял на себя смелость подготовить армию телеевангелистов, которые продолжат обличать людской материализм. Человечество будет так поглощено восхитительным чувством собственной порочности, что не заметит тот день, когда мы наконец лишим его связи с реальностью».
При этих словах Сатана улыбнулся, откинулся на спинку трона и скрестил руки. «Превосходно… — сказал он. — Приступайте к делу».
Я мог бы уже закончить свое эссе, потому что мы находим прямое подтверждение моей гипотезы (или, по меньшей мере, очень правдоподобный намек) в эпизоде
СЕГОДНЯ У БЕРНСА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
ОН БЛАГОДАРИТ САТАНУ ЗА ДОЛГУЮ ЖИЗНЬ
И все же…
(Гомер замечает их и отбрасывает шар; кто-то кричит.)
(Позже, после победы в чемпионате.)
(Гомер, Апу и Мо танцуют, а прыщавый паренек распаковывает трофей. Гомер берет его, но Бернс вырывает трофей у него из рук.)
Во-первых, Бернс не рассматривает вступление в команду просто как возможность отдохнуть с «приятелями» и попить пива. Об этом он вообще не задумывается, а видит лишь «славных молодых спортсменов, наслаждающихся унижением поверженных врагов». Выиграв трофей, Гомер, Апу и Мо танцуют, радуясь счастливому моменту, но Бернс не наслаждается этим моментом. Ему не свойственны «непосредственность» или «жажда жизни» Гомера[248]. Он думает не о победе, а об отношениях с партнерами, и избавляется от них. То, что Бернс называет своей «характерной переменой настроения», на самом деле таковой не является. Он ведет себя как всегда, рассматривая каждое событие, человека или вещь как символ чего-то другого. Примеров тому в разных эпизодах «Симпсонов» множество.
О том, что для него значит сын:
Что ж, сын, счастлив встретиться с тобой. Приятно знать, что… для меня есть еще одна почка (
О своем сходстве с героем холокоста Оскаром Шиндлером:
Шиндлер и я похожи как две капли воды. Мы оба владельцы заводов, оба делали снаряды для нацистов, но мои-то взрывались, черт возьми! (
О своем имидже:
О солнце:
Нет, пока мой злейший враг дает нашим клиентам бесплатный свет, тепло и энергию. Я называю этого врага… солнце (
О наших пернатых и четвероногих друзьях:
Наш продукт называется «Патентованный животный раствор малышки Лизы». Это богатый протеинами корм для скота, изоляционный материал для дешевого жилья, мощная взрывчатка и превосходный хладагент для двигателей. А главное, он производится из полностью переработанных животных (
О произведениях искусства:
Давайте просто возьмем их. Мы все будем богаты, богаты, как нацисты! (
Говорит ли мой тезис лишь о том, что мистер Бернс перестал в душе быть ребенком? Возможно. Но если мы задумаемся над тем, каким видят мир дети, то обнаружим, что им тоже нередко свойствен символизм или, по крайней мере, репрезентационизм. Когда ребенок играет, например, в солдатики, то представляет себе настоящих солдат и важное сражение. Когда девочка играет с куклами, то представляет, что она или ее куклы играют некую важную социальную роль, намного более важную, чем сама игра.
Поэтому дело не в том, что мистер Бернс уже не ребенок или не ведет себя как ребенок. На самом деле именно укоренившаяся привычка к символическому толкованию не позволяет ему обрести счастье. Почему? Существует популярная концепция счастья, согласно которой оно состоит из двух компонентов. Первый компонент (который мы не будем обсуждать) — это определенные эмоции, сопровождающие некое явно благоприятное обстоятельство. Второй компонент связан с характером человека. Чтобы быть счастливым, необходимо любить или получать удовлетворение от тех составляющих образа жизни и обстоятельств, которые кажутся человеку важными и неотъемлемыми от его индивидуальности[249].
Но мы, конечно, знаем, что мистер Бернс хотел бы видеть свою жизнь существенно иной. Он находится в постоянном поиске лучшей доли, примеряя на себя жизнь спортсмена, губернатора, невинного ребенка и так далее. Любая идея Бернса о том, как улучшить свою жизнь, предполагает некое превращение, точнее,