Президент Республики полетел в Москву с письмом, которое сам он мог вскрыть лишь прибыв на место. Кем было написано такое важное письмо, не знал никто. Но из того, что такое письмо существует, “молодые политики” сделали вывод, что в патовом положении, возникшем между парламентом и президентом, временно верх взял парламент.
SOS, который зарубежные эстонцы отправили ночью, получил лавину изъявлений сочувствия, в том числе из Парагвая и Габона. А Дания и Швеция выступили с конкретными предложениями. В телексах, полученных правительством, сообщалось, что при необходимости они готовы принять из стран Балтии сто тысяч беженцев.
“Мы, конечно, не опубликуем это послание, — усмехнулся Рудольфо. — Иначе за нашими дверями сразу образуются километровые очереди”.
Прибывшим на место журналистам стало скучно, потому что крови все еще не было и по всем признакам не предвиделось. И следовательно, не было новостей. Они знали, что должны быть там, где кровь, и уже жалели, что предприняли поездку в Таллинн. Понятно, их привлекала личность шефа и они толклись преимущественно в его кабинете.
Единственное новое ощущение, помимо знакомства с шефом, было связано с пищевым мылом, которым Рудольфо любезно их угощал. Вскоре все журналисты стали рыгать, от чего они смеялись, как дети.
Шеф с удовольствием с ними беседовал. Один из крупнейших журналистов и ведущих колумнистов Америки Мейнхард Хамм с семитскими чертами лица выразил мнение, что эстонцы, подобно латышам и литовцам, должны публично извиниться перед Израилем за холокост во Второй мировой войне. Никто из находящихся в комнате ему не возражал. Но никто и не комментировал.
Бинде Ватерланд, сексапильная брюнетка из “Deutsche Mirror”, рассказывала, как заместитель русского министра обороны, которого она недавно интервьюировала недалеко от границы с Чечней, изъявил желание, чтобы его гонорар перечислили в Финский банк.
Фабиан бродил по городу, чтобы избежать домашних ссор. Он встретил знакомого со школьной скамьи, который теперь занимался бизнесом, связанным с металлом.
Майдак был бледен от бессонницы, он схватил Фабиана за пуговицу.
“Скажи ты, что выйдет из этой эстонской независимости? Дойдет дело до войны или нет? Видишь ли, я не хочу здесь оставаться, если начнется заваруха. Ехать за море или нет? Мои друзья едут, одно место в лодке еще свободно. Зовут с собой. Говорят, дурак буду, если здесь останусь. У меня за границей деньги в пяти банках. А что если и правда дать деру отсюда, а? Скажи ты, что делать, ты поближе к власти”.
Фабиан успокоил Майдака, сказав, что ничего тут не случится.
Он зашел в бар художников. Там шла бурная дискуссия. Искусствовед Моби непременно хотел знать, как дело обстоит на самом деле, и заказал Фабиану для этой цели бокал вина в надежде, что это развяжет тому язык. Через два дня на склонах Вышгорода все было спокойно. Только валуны громоздились всюду вокруг Дворца, словно лежали они там с последнего ледникового периода.
Когда Фабиан переходил площадь, он увидел у входа Метсника в одном костюме, который стоял и нервно курил, очевидно, ожидая гостя.
Фабиан отметил спортивную подтянутость Метсника — когда-то тот увлекался спортивной ходьбой.
Направляясь по коридору к своему кабинету, Фабиан услышал вопли Коэрапуу:
“По миру колесить и языком молоть каждый умеет, но жизнь вокруг нас — это что-то совсем другое!”
“За что он только зарплату получает?” — вопил Андерсон.
Муська сказала Фабиану, чтобы он быстро шел в кабинет к шефу, что там начинается важное совещание в связи с “Миссией”.
“Ну, кажется, начинается”, — подумал Фабиан.
В самом деле, как он здесь оказался?
1.
У Фабиана не было ни малейшей склонности к административной работе. Скорее он испытывал к ней брезгливость. Брезговал по меньшей мере первые тридцать пять лет своей жизни. Фабиан был в некотором роде мечтателем и мечтал о весьма странных вещах. Например, что он вундеркинд, султан, волшебник, невидимка, мегазвезда, негр, да мало ли кто еще. В своем воображении он был даже Шварценеггером и succubus.ом — чертом, который совокупляется со спящими женщинами.
Но представителем власти? Спасибо, нет. Правда, в ранней молодости он хотел стать президентом Америки. Так это же должность высокого полета и притом в нормальной стране.
Но в нынешнем переходном извращенном обществе? Во всяком случае, никак не мелким начальником местного значения. Если уж кем-то быть, то инквизитором или даже порочным главарем КГБ, все-таки поражает воображение. Кроме того, огромная амплитуда между каждодневными муками совести и большими пороками подогревала бы фантазию.
Фабиан знал, что власть — это власть, где бы она ни была. Власть не над вещами, а над людьми. Жуткая штука — эта власть! Фабиан не мог забыть, как однажды давным-давно ему позвонил заведующий отделом горкома партии и похвалил за какую-то опубликованную вещицу. По словам сидящего напротив него коллеги, Фабиан покраснел. Ему было приятно. И до чего стало стыдно! Это, наверное, похоже на оргазм изнасилованной женщины.
Тогда он понял, почему члены номенклатуры так редко cваливают за границу, хотя в бытовом смысле даже мелкий чиновник жил там лучше них. Важно не абсолютное, а относительное благополучие. Власть, власть, власть.
“Скажи честно, тебя и впрямь власть не привлекает?” — спросил его один знакомый, работавший в аппарате творческого союза.
“Честно, нет”, — ответил Фабиан, немного подумав.
“Не заливай”, — засмеялся друг недоверчиво, решив, что Фабиан либо лопух, либо — что вероятнее всего — хитрит, то есть хочет усыпить бдительность других, чтобы самому — гоп! и заскочить эдаким ловким прыжком на высокую ветвь власти.
Но Фабиан не врал даже в эту минуту, когда у него была власть над восемью человеками, он хотя и испытывал смешанное с ужасом удовольствие, но сбежал оттуда сразу же, как только предоставилась такая возможность.
Ему нравилась свобода, но не на “высоком уровне”, в идеале, как всем романтическим поэтам, а очень лично, по-будничному, он хотел быть свободным от неприятностей и удовольствий. Делать то, что душа пожелает. Это, конечно, означало, что он хотел быть свободным и от власти.
2.
Многие его друзья и знакомые, узнав, что Фабиан поступил на службу во Дворец, не переставали изумляться. Они подумали, что Фабиан решил великодушно пожертвовать собой в интересах нации и подставить свое плечо, пока не вырастут новые профессиональные кадры.
Это был не точный диагноз.
Конечно, он не собирался посыпать свою голову пеплом и делать себя хуже, чем он был на самом деле. Разумеется, он испытывал потребность в национальной независимости и государственной самостоятельности, как большинство людей, которым не посчастливилось вырасти в свободном мире, в котором не существует строгих предписаний о выезде за границу, рекомендаций компартии и прочих глупостей.
Если бы не было железного занавеса и мир был открыт, тогда суверенность государства не имела бы
