“Кумиры — это столпы социума. Крыша мира колеблется — кумиров больше нет и нет добрых людей. Но сколько самоотверженных, бесстрашных и беззаветных слуг у Зла! А где они — ШАХИДЫ ДОБРА… Я ненавижу ПЕРЕПЕЛКУ! Бог вложил в меня обаяние величайшего пророка и спасителя людей. Я — ПЕРВЫЙ ДИКТАТОР ДОБРА. Увы. Я только ношу на груди крестик со стильной эмалькой. Я потрафляю мелким чувствам и пристрастиям людским. Я усыпляю их на самом краю пропасти, и зарабатываю на этом жалкие, презренные гроши. Когда-то я был настоящим, а теперь я фальшиво запинаюсь, фальшиво заикаюсь и кривлю губы, фальшиво усмехаюсь и прижимаю ухо к плечу. Эти зрители, любящие скромность, ординарность, комфорт, любящие только себя, создали из меня еду”.
“Ничтоже не бояшася потерять большую и богатую часть своих зрителей заявляю во всеуслышание: я искренне ненавижу байкеров, за их бессмысленную роскошь передвижения и бесполезность для человечества”.
“Откуда во мне это постоянное затылочное чувство ожидания удара? Даже оборачиваюсь. И эта мучительная уверенность в бесполезности, гибельности и уже недолговечности всего. Но эти яхты, виллы, многочисленные дети, любовницы и дети любовниц, неужели они не сомневаются и продолжают укреплять полочку с бриллиантами в поезде, летящем под откос?!”
“Если Таня или Малюська еще раз скажут это, я их, я не знаю, что я с ними сделаю”.
Ночь была теплой и ватно-глухой, как это бывает в сырую погоду, когда даже самые коварные сучки переламываются под ногами с бумажным беззвучием. Следуя промокшей, мятой карте, Сергей подобрался к самому подоконнику. Пульс был такой, что все видимое вспухало и сокращалось в глазном хрусталике. Влажный дым оконного света, мясистые, глянцево-синие куски и лохмотья листьев. Створка приоткрыта. Видны были только руки над раковиной, но по этим горестным и нежным рукам он дорисовал весь облик Таньки. И вдруг, у самой своей щеки он услышал тонкий голос дочери.
— Смертельная угроза нависла над новгородцами! — девочка читала по учебнику — ресницы ее вздрагивали и шевелили прядь волос. — Для монгольской конницы оставалось несколько дней пути. Однако ордынцы остановились неподалеку от урочища Игнач крест… мам, там уже феи суперкрошки начались!
— Читай, — красивые, женственно-полные кисти проплыли к полотенцу.
— Игнач крест… внезапно развернули своих боевых коней и приблизительно около 18 марта 1238 года отступили на юг. Этому способствовали мужество и героизм русских людей, оказавших упорное сопротивление монгольским завоевателям.
У Сергея задрожала душа.
“Ребята, привет! — хотелось закричать ему. — Это я, ваш папа”!
— Па-па! — с нежной, влюбленной удивленностью выдохнет дочка.
В траве блестели, вспыхивали капли дождя. В странном и счастливейшем сиянии стоял он у этого окна, и состояние это было не фальшивым. Он не хотел уходить даже когда погас свет.
“Раздоры в религии ведут мир к глобальной катастрофе. Я отец-основатель новой веры — христианский иудо-ислам. На краях поперечной перекладины звезды Давида, а на верхней оконечности полумесяц. Утверждаю, ПЕРЕПЕЛКА”.
На следующий день Сергей улетел в Петербург, домой. И когда он гладил свою дочку по голове, ему казалось, что она ласкает и ту, другую девчонку и спит не только со своей женой — он чувствовал на шее и спине те нежные, женственно-полные руки.
Продолжая читать эти чужие-личные записи, Сергей отметил, что, когда Федор “сошел с ума”, — он стал умнее и симпатичнее.
“Я живу, как одинокая тетка после тридцати, то есть только для себя. Живу эгоистичными заботами о теле и поиском новых и новых мелких удовольствий: в Турции мне нравится хамам, в Египте и на Байкале подводное плаванье, в Малайзии экзотические массажи, везде и повсюду я, пресыщенный гурман, пробую местные блюда. То есть практикую использование многообразных, изощренных продолжателей и аналогов секса и оргазма. И мне тревожно… Глупые люди надеются на меня, а я, как и все они, в глобальном тупике, я топчусь на месте, или, как все современное мироустройство, — мечусь белкой в колесе, когда кажется, что чем быстрее бежишь, тем скорее найдешь выход. У меня боится душа… Я вижу конечность пути и стараюсь изо всех сил наслаждаться тем, что мне дано. Веру в бога я изжил, семья дает смысл, пока не осточертеет, бороться со злом я не хочу — моя чашка кофе вкуснее, когда с той стороны витрины на нее смотрит бездомный нищий. Я хожу в эти адские места извращений — модные бутики и рестораны. Я дружелюбно общаюсь со слугами дьявола. То есть, я должен сделать признание — я, как и все человечество, морально и физически готов к исчезновению мира. Боже, ты слышишь — я устал, я готов к концу света”.
Только в конце октября Сергей вернулся с гастролей. Федор все еще находился в больнице, но уже в бесплатном отделении.
— Добрый вечер, — сказал Бам Петрович. — Чем могу быть полезен?
— Я бы снова хотел встретиться с Перепелкой.
— Ах, да. Да, больной Нахимов… Но он уже на общих основаниях.
— Ну и чего?
— Ничего, надо купить одноразовые бахилы.
Во всей больнице не было дверей — длинный коридор и комнаты — туалет, еще что-то, кухня, палаты и большой зал для прогулок, что-то типа красного уголка или Ленинской комнаты с решетками на окнах. Сергей смотрел из темноты на деревья, и желтые листья казались застывшими в воздухе, развешенными на невидимых нитях. Мужчина в спортивном костюме делал зарядку. Щуплый паренек прижимал к уху пустую ладонь и хаотично бродил по залу.
— Слышь, ты, достала уже! — сказал он.
Появился Федор и Сергей, рассмотрев его, ахнул.
— е-мое! Кто вас избил?
— Передайте олигархам, которые подослали вас, что они не услышат от меня ни единого слова! — с ненавистью сказал Федор.
— Да никто меня не подсылал, блин! — разозлился Сергей. — Хватит валять дурака!
— Это вы, блин, валяете дурака! Российский офицер изнасиловал и убил девушку… Понимаете ли вы, это наш отец сделал с нашей сестрой, с моей родной сестрой?! Я вот здесь это чувствую и болею.
— Э-э…
— Алло… Сгинь, сука, слышь, я сказал!
— В Африке от голода и жары умирают миллионы людей…
— Ну так, что с того?! Я и рад бы помочь этим людям… Бог им поможет, что вы на себя его функции примеряете? Не верите в его силу?
— От моей веры ни холодно ни жарко. Пока я тут трачу с вами время, умерло или убито уже несколько человек.
— Сгинь, не звони больше, от..бись, а!
Их разговор привлек больных, они столпились у дверей — один ужаснее другого.
“Невероятное зрелище. Какой там Гойя?! Гойя отдыхает. А ведь сейчас даже не средневековье… Перекошенные, вытянутые, сплюснутые, с опухолями и чаговыми наростами — неужели эти лица породило наше время. Наверное, поэтому охранник попросил фотоаппарат оставить”.
— Человеческая подлость не имеет границ! Я ору вам в ухо, а вы не слышите: в нашей с вами стране за просто так задерживают людей, наших братьев волокут по земле, им затыкают рты, бьют и убивают, а мы спешим поскорее пройти мимо. Где внутренняя свобода истинных интеллектуалов?!
— Задерживают тех, для кого бунт и провокация стали профессией и средством пиара. Это все уже было и привело к страшной революции. Допустим, в твоих словах и есть доля правды, но о какой социальной ответственности можно говорить с таким населением, как наше? Как их спасать? Ведь это неловко, стыдно и нехудожественно вообще… Сами люди положили на все, они устали и в апатии. Им всем по херу, короче говоря!
— Ложь, ложь ненасытных воров! Россия идет по страшному кругу. Эта затянувшаяся ностальгия по Советскому Союзу и плотоядное, безграничное потребление… Каждый десятый болен сифилисом или СПИДом.
— Что ты все козыряешь какими-то сведениями!? Вот у меня гораздо более десяти приятелей, но никто из них не болен сифилисом или СПИДом.
