— Посчитайте.
— Да не проблема! — он замешкался, начал испуганно щелкать мышкой компьютера. — Вообще рынок зерновых избыточен, кризис перепроизводства… Вот… Приемка зерна обойдется хозяйствам в 75 рублей тонна, очистка — 30, сушка — 75 рубликов, хранение — тоже 75 рупь. Посчитали? И, да, это я прошлогодние цены озвучил.
— Понятно.
— Вот вы выращивали арбузы, и выращивайте, а зерно, зерно извините.
Димка затрясся и стиснул спинку стула.
— Вы враг народа! — сказал он дрожащим голосом. — Я это не в сталинском, а в общечеловеческом смысле. Вы нарушаете равновесие добра. Вы будете наказаны…
Кандауров просунул в щель двери руку и потянул Димку за рукав. Директор опустил голову и пожал плечами.
Далее работать было бессмысленно. Дорожало топливо. Тонна солярки стоила 1900 рублей, тонна зерна — 300. Вот и вся зерновая политика. Поля остались неубранными.
Арбузы сеяли два раза. Взошло только на тех полях, которые были вспаханы осенью — они больше сохранили влаги. Появились плети, потом редкие арбузы, не больше десятка на сорок гектаров. В конце июля из-за аномальной жары все они сварились в своих полосатых оболочках.
В августе быстро собрались и уехали Зайцевы. Димка знал, что скоро, чтобы поспеть к первому сентября, за ними потянутся остальные. Все было кончено, засуха выжгла скупой урожай и сенокосные угодья, а у околицы уже стояли безжалостные кредиторы, защищенные всей мощью государственного аппарата страны.
Димка стоял на крыше правления. Со стороны Казахстана надвигался грозовой фронт. Деревья жужжали свернутыми в трубочки листьями, бились на ветру и резко замирали. Посинела земля и желтая листва, облетевшая раньше времени, помрачнели крыши, и только новая жесть правления ослепительно сияла, будто вобрав в себя весь окружающий свет. Из косматого, расхристанного облака пружинно выскакивали молнии, и Димка отшатнулся от увиденного — там, куда они ударяли, загоралась земля. Разломилось небо и над ним. Грохот и фотоаппаратная вспышка в глазах.
— Чен-Гир… Чен-Гир, — грохотало вокруг.
— Лл-Ау, Лл-Ау — разносилось эхо.
Первой загорелась верхушка старого карагача.
Дима поднял глаза и взмолился, в черном небе трепетал серый флаг, который они когда-то вешали с Колькой, китайская ткань полиняла и выгорела.
В саманном бараке бригадного стана было очень душно, и они вынесли матрасы во двор, расстелили и легли под звездным небом. Часть звезд ровно срезал склон огромной зерновой горы, выросшей на растрескавшемся плацу мертвого ТОКа. Гора намокла и прела, от нее веяло мучнистым, младенческим теплом.
— Угадайте с трех раз, кто играет роль первой скрипки в мировой торговле зерном? — спросил Кандауров.
Сашка Лебедкин тихо сопел, а Димка ворочался и кряхтел, не мог улечься удобно.
— Чего ты, Федор? — удивился Кандауров.
— Да мешает что-то, кочка, что ли.
— Да бог с ней. Сдвинь матрас.
— Ну и кто? — вдруг отозвался Сашка.
— Америка.
— Какая пошлость! А помнишь того мудилу из Сорочинска, грит, у нас с весны зерно из Алжира и Марокко. Дешевле вашего. Брехня?
— В целом уровень мировых цен во многом зависит от экспортной политики США.
— Что-то я не врубаюсь в такую политику, они нам здесь цены сбивают, а у самих чунги-чанги от голода пухнут.
— Нет, мешает все-таки, — Димка привстал и шарил под матрасом.
— Еще пишут, что вступление России в ВТО может привести к возможной потере имиджа поставщика качественной продукции и снижению стоимости сырья…
— Щас, мелкое что-то, — Димка вынул из-под матраса крупную баранью кость.
— Как же ты на ней лежал? — поразился Кандауров.
— Мелкое грит, что-то, — тонким голосом пропел Лебедкин.
Димка с недоумением посмотрел на кость и захохотал. Василий и Сашка ухмыльнулись за компанию. А Димка все не мог остановиться. Мучительной судорогой сводило мышцы живота, и звезды тряслись на небе. Кандауров закурил, они переглядывались с Сашкой.
Димка отполз от них и хохотал в кромешную тьму. Постепенно черный снег просветлел, он мягко жег ладони. С той стороны снежной завесы Димка с грустью оглядывал себя, хохочущего у подножия зерновой горы. Звуки затихали, удалялись. Потом виды заснеженных деревьев и голых кустов дернулись, перекосились и поплыли, резко сменившись каким-то шкафом. И вдруг что-то резкое ударило в нос, будто штыри загнали в ноздри. Он увидел Ивгешку, приветливо взмахнувшую рукой. Она была в форменной одежде врача “скорой помощи” и помахивала ваткой в руке. Как она могла ударить его этой ваткой?
— Почему сразу насмерть? Просто…
— “Скорая”, блин, одного психа с приступом везем, а другого сбили! — выговаривал кому-то лысый медбрат.
— А что вы на меня так смотрите? — отвечал водитель за перегородкой. — Я тридцать лет за рулем! Дыхнуть, что ли?!
— Фу, даже противно.
Димка ощутил это — что-то последнее на земле, оно длилось всего секунду — что-то общее, интимное. Живые люди меркантильно склонялись над ним, смотрели с любопытством и брезгливостью. Этот вечный закон ущербности отдалял его от здоровых людей. Ему было стыдно. Хотелось поскорее заявить о своей жизнеспособности.
Он хлопнул дверью. Снежная пыль холодила щеки. Кто-то подал рюкзак и сломанные наушники.
Он шел, постепенно возвращаясь в этот заснеженный московский переулок, в его запахи и звуки, с каждым шагом одеваясь в земное — Федор… Волкомуров… Студент Тимирязевки… Человек.
В мусорке копался бомж. Федор достал из рюкзака чьи-то вельветовые штаны, прикинул размер и подарил их ему.
— Ты теперь, наверное, руки неделю мыть не будешь?
— Но.
— Самой Батуриной руку пожал.
— Но. А я смотрю, шобла идет. А потом вижу, у нее собачка на руках. Во! А когда поближе подошли, тут-то я все и понял, по телохранителям.
— Говорят, такая собачка больше штукаря баксов стоит. Во-от такая собачка, как две коровы!
Федор задумчиво стоял у шлагбаума “Сольрудника” и слышал доносящийся из будки разговор.
— Я “Хаммер” только по телику видел, буря в пустыне типа. А она сама за рулем, прикинь!.. О чем задумался?
— Да прикидываю, если эту собачку пнуть, она до трансформатора долетит?
— Смотря откуда пнуть.
— Отсюда.
